Целительницы направляются в сторону палатки-лазарета. Я иду за ними, но госпожа Койл останавливает меня строгим взглядом:
— Тебе с нами нельзя, дитя.
— Почему?
Но они молча уходят, оставляя меня одну на холодном ветру.
— Ты цела, Хильди? — спрашивает Уилф. Я хожу среди его быков, пока он гладит их натертые сбруей шеи и спины. Уилф, говорят они.
Других слов от них я не слышала.
— Ага. Правда, ночь выдалась тяжелая. Мы спасли женщину, у которой на руке было клеймо из железного обруча.
Уилф ненадолго погружается в раздумья, а потом указывает на железные полоски, оковывающие ногу каждого быка:
— Такие штоль?
Киваю.
— На человеке?! — Он присвистывает.
— Жизнь в городе меняется, Уилф, — говорю я. — Меняется к худшему.
— Знаю, — отвечает он. — Скоро мы кой-чего устроим, и тогда все кончится. Так или иначе.
Я удивленно смотрю на него:
— Ты знаешь, что она задумала?
Уилф качает головой и поглаживает железную ленту на ноге быка. Уилф, говорит тот.
— Виола! — окликает меня женский голос с другого конца лагеря.
Через темную поляну к нам стремительно шагает госпожа Койл.
— Она тут всех перебудит, — бурчит Уилф.
— Больная немного бредит, — говорит госпожа Надари, когда я встаю на колени рядом с койкой. — У тебя минута в лучшем случае.
— Скажи ей, что говорила нам, — просит госпожа Койл женщину. — Просто скажи — и сразу уснешь.
— Рука, — выдавливает женщина. Глаза у нее затуманены. — Моя рука… уже не больно.
— Ну же, голубушка, скажи ей, — на удивление мягким и теплым голосом говорит госпожа Койл. — И тебе сразу станет хорошо.
Глаза женщины останавливаются на мне и слегка приоткрываются.
— Ты, — говорит она, — девочка на площади…
— Виола, — киваю я, кладя ладонь на ее здоровую руку.
— У нас очень мало времени, Джесс, — уже строже говорит госпожа Койл, называя раненую по имени. — Скажи ей.
— Да что сказать? — с досадой спрашиваю я. Ну, разве можно так тревожить больную?
Я уже собираюсь задать этот вопрос, когда госпожа Койл отвечает:
— Скажи, кто с тобой это сделал.
В глазах Джесс вспыхивает страх.
— О… О, нет, нет!
— Только два слова, и мы дадим тебе уснуть.
— Мальчики, — отвечает женщина. — Мальчики. Подростки.
Я судорожно глотаю воздух.
— Какие мальчики? — спрашивает госпожа Койл. — Скажи имена.
— Дейви… — Глаза женщины стекленеют, нас она больше не видит. — Дейви — старший.
Госпожа Койл ловит мой взгляд:
— А второй?
— Такой тихий… Ни с кем не разговаривал. Все делал… молча.
— Как его звали? — не унимается госпожа Койл.
— Мне пора, — говорю я, вставая и не желая слышать ответ.
Госпожа Койл хватает меня за руку и не дает уйти.
— Как его звали?
Дыхание больной становится натужным, она почти хрипит.
— Ну все, довольно, — говорит госпожа Надари. — Я с самого начала была против…
— Еще секунду, — обрывает ее госпожа Койл.
— Никола…
— Тодд, — выдавливает женщина на койке, женщина с воспаленной рукой, которую сейчас ампутируют, спасенная мною женщина… Глаза бы мои ее не видели. — Второго звали Тодд.
— Оставьте меня в покое, — кричу я, когда госпожа Койл выбегает за мной из палатки.
— Он жив! — говорит она. — Но перешел на их сторону!
— Заткнитесь!!!
Я бегу по лагерю, не заботясь о сне его обитателей.
Госпожа Койл догоняет меня и хватает за руку:
— Ты потеряла его, дитя. Если он вообще когда-то был твоим…
Я наотмашь бью ее по лицу — так быстро и сильно, что она не успевает защититься. Все равно что по дереву ударить. Ее твердое крепкое тело пошатывается, а моя рука звенит от боли.
— Прекратите молоть чушь!
— Да как ты посмела, — выдавливает она, хватаясь за лицо.
— Да вы еще не видели меня в деле! — кричу я, не сходя с места. — Я взорвала мост, чтобы остановить армию. Я зарезала сумасшедшего убийцу! Я спасала жизни людей, пока вы их убивали!
— Ах ты хамка…
Я шагаю ей навстречу.
Она не пятится.
Но умолкает.
— Я вас ненавижу, — медленно выговариваю я. — На любое ваше действие мэр отвечает какими-нибудь ужасами!
— Не я развязала эту войну…
— Но вы ее обожаете! — Я делаю еще шаг вперед. — Вам нравятся все эти взрывы, битвы, освобождения…
Ее лицо искажает такая злоба, что это видно даже в темноте.
Но я не боюсь ее.
И она это чувствует.
— В жизни не все так просто, дитя. Мир не черно-белый. Никогда не был и не будет. И ты, похоже, забыла, — от ее улыбки мороз идет по коже, — что в этой войне заняла мою сторону.
Я подхожу к ней вплотную:
— Мэра надо свергнуть, поэтому я вам помогаю. Но когда это случится… — я стою так близко, что чувствую на лице ее дыхание, — не придется ли мне свергать и вас?
Она не отвечает.
Но и не пятится.
Я разворачиваюсь на каблуках и ухожу прочь.
— Его больше нет, Виола! — кричит госпожа Койл мне в спину.
Но я просто иду дальше.
— Мне нужно в город.
— Сейчас? — спрашивает Уилф, глядя на небо. — Скоро рассвет ужо. Опасно.
— А когда не опасно? У меня нет выбора.
Он рассеянно моргает, но сразу же принимается готовить телегу.
— Нет, — останавливаю его я. — Научи меня править, я поеду одна. Тебе нельзя так рисковать.
— За Тоддом едешь?
Киваю.
— Тогда я с тобой.
— Уилф…
— Еще рано, — перебивает меня он, впрягая быков. — Хоть до дороги тебя подброшу.
И продолжает молча запрягать телегу. Быки недоумевают, почему им так и не дали отдохнуть, и все твердят: Уилф? Уилф?
Я вспоминаю про Джейн: что она скажет, узнав, какой опасности я подвергаю ее мужа?
Но говорю только:
— Спасибо.
— Я с вами, — раздается чей-то голос.
Оборачиваюсь: передо мной стоит сонный, но уже одетый Ли.
— Ты почему не спишь? Нет, с нами нельзя.
— Можно. Вы тут весь лагерь перебудили.
— Это слишком опасно. Они услышат твой Шум.
Не открывая рта, он говорит мне: Ну и пусть слышат.
— Ли…
— Ты ведь едешь искать его, так?
Я вздыхаю. Может, лучше остаться, пока не пришлось рисковать еще чьей-нибудь жизнью?
— Ты едешь в министерство Вопросов, — тихо говорит Ли.
Киваю.
А потом до меня доходит.
Шивон и его мама тоже могут быть там.
Киваю снова, и на сей раз Ли понимает: мы едем вместе.
Никто не пытается нам помешать, хотя уже пол-лагеря знает, куда мы собрались. У госпожи Койл есть на то причины.
По дороге мы почти не разговариваем. Я просто слушаю Шум Ли и его мысли о семье, мэре и о том, что мэр с ним сделает, если схватит.
Мысли обо мне.
— Лучше скажи что-нибудь, — говорит Ли. — Невежливо так вслушиваться в чужой Шум.
— Знаю.
Но у меня жутко пересохло во рту, и сказать особо нечего.
Солнце всходит раньше, чем мы успеваем добраться до города. Уилф изо всех сил подгоняет быков, но все равно мы страшно рискуем: нельзя появляться в проснувшемся городе на телеге, в которой едет два Шумных человека.
Но Уилф не останавливается.
Я объяснила ему, куда именно мне надо, и он сказал, что знает это место. Он останавливает телегу в чаще леса и показывает нам на утес:
— Бегите, тока людям на глаза не показывайтесь!
— Хорошо. Но если через час не вернемся, езжай обратно, не жди нас.
Уилф молча смотрит на меня. Мы оба понимаем: никуда он не уедет.
Мы с Ли взбираемся на утес, стараясь все время двигаться под покровом деревьев, а на вершине нам становится ясно, почему Уилф высадил нас именно тут. Неподалеку возвышается холм, на котором стояла башня, и отсюда хорошо видно дорогу к министерству Вопросов — это что-то вроде тюрьмы или пыточной или…
Даже думать тошно.
Мы лежим рядом на животе и выглядываем из-за кустов на дорогу.
— Будь начеку, — шепчет Ли.
В этом нет нужды. Как только солнце окончательно встает, Нью-Прентисстаун погружается в РЁВ своих жителей. Непонятно, зачем Ли так уж прятать свой Шум. В этом потоке можно утонуть, не то что спрятаться.
— Вот именно, в нем тонешь, — отвечает Ли, когда я задаю вопрос вслух. — Если в него погрузиться, мигом задохнешься.
— Не представляю, каково было расти в таком мире…
— Да, не представляешь, — кивает он.
Но тон у него не самодовольный.
Я щурюсь, пытаясь разглядеть дорогу в ослепительном солнце:
— Эх, жаль бинокля нет!
Ли запускает руку в карман и достает бинокль.
Я недоуменно смотрю на него: