Девятого марта меня пригласили в Советский комитет защиты мира на Кропоткинскую улицу, дом 10. Я пришел ранее других, и в большом зале мы разговаривали вдвоем с А.А. Фадеевым, который был назначен руководителем делегации. Как всегда, меня поразила в Александре Александровиче острота и ясность суждений, которые как бы подчеркивались блеском его стальных серых глаз. Мало-помалу подошли и другие участники поездки — З.В. Гагарина (активистка Комитета советских женщин), П. Шелахин (крупный работник ВЦСПС), а также три переводчицы, в числе которых была и переводчица с французского языка Марина Анатольевна Виноградова[323], чья судьба переплелась впоследствии с моей. Ехать мы должны были поездом. В Хельсинках к нам должен был присоединиться И.Г. Эренбург[324].
Выехали из Москвы накануне выборов в Верховный Совет СССР — 12 марта 1950 г. Ленинград встретил нас липким снегом. Мы имели открепительные талоны для голосования, и я не без удовольствия проголосовал за кандидата в депутаты Верховного Совета писателя Н.С. Тихонова. В тот же вечер мы выехали в Хельсинки и, проведя там день, самолетом вылетели в Стокгольм. Это было мое первое посещение Швеции — страны, которая избежала разрушений и ужасов Второй мировой войны (фото 35).
Стокгольм жил обычной для шведов жизнью (но не для нас, отвыкших за время войны от такой «обычности»): сверкали рекламы, магазины изобиловали продовольственными и промышленными товарами, на окраине города строились новые пятиэтажные светлые корпуса, судя по окнам, с очень низкими потолками. В садах и парках играли дети, В заливе и водоемах плескались утки и гуси. Северная весна наступала трудно и медленно. Это тоже было необычно.
Сессия открылась 15 марта вечером в Фолькет Хус (Дом народа). Огромный зал, расположенный чуть ниже уровня первого этажа, был полон. Помимо 120 делегатов разных стран на открытии сессии присутствовало много шведских гостей. Сессию открыла известная прогрессивная шведская писательница Марика Стирнсдедт — председатель Шведского комитета сторонников мира. Затем выступил Жолио-Кюри, председатель Всемирного Совета Мира, руководитель Комиссариата по атомной энергии Франции.
Мне случалось еще раньше, до войны, в Москве, а затем в 1946 г. в Париже видеть и слышать Жолио-Кюри. И в Москве, и в Париже я слушал с огромным интересом его лекции об искусственной радиоактивности. Тогда я видел и слушал великого ученого. Теперь я видел перед собой великого борца за мир. Участники сессии, затаив дыхание, слушали огненную и убежденную речь этого выдающегося человека, его выступление переводилось на несколько языков, в том числе на шведский, и не один раз прерывалось восторженными аплодисментами.
Приблизительно за год до сессии в Стокгольме я читал речь Жолио-Кюри, произнесенную им во время пребывания в Индии. Запомнились слова о том, что плох тот ученый, который оторвался от народа, ибо он рискует тем самым предать интересы трудящихся. Я позволю себе привести одно из его замечаний, кстати, всегда совершенно нестандартных и точных, как у истинного ученого-естественника: «…Отдают ли трудящиеся себе отчет в том, что из восьми часов рабочего дня на заводе, в поле и так далее четыре часа уходит на то, чтобы оплачивать непроизводительные доя нации оружие и солдат? И что еще серьезнее — эти четыре часа тратятся на то, чтобы готовить разрушение всего производимого за остающиеся четыре часа работы».
Работа сессии была насыщенной и интересной. Выступавшие делегаты выражали тревогу из-за усилившейся гонки вооружений и говорили о необходимости запретить использование атомной энергии в военных целях. Среди выступавших, помню, были: Ж. Лаффит (Франция, тогда генеральный секретарь Всемирного комитета сторонников мира), сделавший отчетный доклад о деятельности комитета за период после 2-й сессии, которая состоялась в Риме в октябре 1949 г.; Луи Сайян (генеральный секретарь Всемирной федерации профсоюзов) и аббат Булье (оба представители Франции), генерал Хара (Мексика), Плетс-Милс (Великобритания), Пьетро Ненни и Эмилио Сэрени (Италия), Илья Эренбург (СССР), писатель Эми Сяо (Китай), Джон Рог и Альберт Кан (США), Войчек Кетжинский (Польша) и другие. Всего выступило 60 человек. Все единодушно осуждали гонку вооружений и требовали заклеймить как военного преступника и обращаться как с таковым то правительство, которое первым применит атомное оружие против любой страны. Как резкий диссонанс прозвучало выступление одного американского представителя, фамилию которого я сейчас не вспомню.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Шестнадцатого марта в большом зале городской ратуши мэр города устроил официальный прием в честь участников сессии.
В один из дней сессии меня как ректора Московского государственного университета пригласили посетить Стокгольмский университет, где я, встретившись с профессурой и студентами, рассказал о Московском университете, об его ученых и учащихся. Как и студенты других стран мира, шведские студенты проявили большой интерес к старейшему русскому учебному заведению. В заключение этой встречи они преподнесли мне букет красных гвоздик, с которым я и явился в гостиницу.
Запомнилась мне и теплая дружественная встреча с работниками советского посольства в Стокгольме. Помню, как меня попросили рассказать что-нибудь о достижениях современной химии и как я, пытаясь найти наиболее доступный для понимания язык, рассказывал об искусственном волокне и тканях из древесины (тема эта была выбрана специально для присутствовавших на встрече многочисленных дам — жен работников посольства). Помню еще, как поразила меня тогда жадность, с которой советские посольские служащие слушали нас, приехавших с «Большой Земли», и как не завидовал им тогда я в их нелегкой жизни, вдали от родной страны. Кстати, желание, как можно быстрее возвращаться из зарубежных поездок домой, преследовало меня всю жизнь, так же как и неудовольствие, с которым я почти всякий раз встречал предложения выехать за границу.
Стокгольмская сессия закончилась 19 марта в торжественной обстановке принятием важнейшего документа международного значения — Стокгольмского воззвания, обращения ко всем народам с призывом подписаться под требованием об абсолютном запрещении атомного оружия, об установлении контроля над выполнением этого решения и об объявлении военным преступником того правительства, которое первым применило бы атомную бомбу.
Первым подписал этот замечательный документ Жолио-Кюри, а следом за ним и мы — участники этой исторической сессии.
Сессия эта для меня была знаменательна и тем, что именно там я ближе познакомился с Жолио-Кюри и завязал с ним более тесные отношения, которые не прерывались до конца его, увы, короткой жизни (фото 36).
Вскоре после Стокгольмской сессии весь мир с возмущением узнал о смещении Жолио-Кюри с поста комиссара по атомной энергии. Секретариат Всемирного комитета мира получил десятки тысяч писем от видных деятелей и организаций разных стран, в которых единодушно осуждался этот акт произвола и вскрывался его смысл.
Стокгольмское воззвание встретило самую широкую поддержку среди народов мира. С 12 по 19 июня 1950 г. в Москве проходила сессия Верховного Совета СССР третьего созыва. На происходивших в марте 1950 г. выборах я был избран депутатом Верховного Совета СССР по Советскому району Москвы. (До этого, с 1947 г., я был депутатом Верховного Совета Российской Федерации.) Выступая на сессии в качестве депутата Верховного Совета и участника Стокгольмской сессии комитета сторонников мира, я внес предложение выразить солидарность со Стокгольмским воззванием. Сессия Верховного Совета единодушно одобрила этот документ, и в стране развернулась широкая кампания по сбору подписей под этим документом. Известно, какое огромное число людей поставило свои подписи под Стокгольмским воззванием.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
![]()
