Елена старалась не показывать торопливость, перед лицом напыщенного слуги. Ублюдок продолжал стоять в комнате, пока она одела на своё темное платье пышное оранжевое одеяние. Идиот реально не понимает, что подобное унижение, ему ещё отольётся.
Потом патрицианка, дополнительно к высокому воротнику, закрыла шею украшением в виде многих, плотно висящих цепочек из серебра. Местные традиции, позволяли обнажать даже узкую часть на животе — правда не при особо высоком положении, либо ноги с внешнего боку, вплоть до бедра, или часть ложбинки между грудей, но были крайне нетерпимы к демонстрации вне дома — обнажённой женской шее или внутренней стороны ног.
Их могли демонстрировать, лишь женщины сомнительной репутации. А с учетом положения Елены, не стоило ограничиваться лишь формальным воротником. Хотя капельку свой красивой груди она оставила приоткрытой, укрывая её лишь висюльками, что при движении шевелились, дразня мелькающим под ними небольшим обнажённым кусочком кожи верхней части своих секусуальных полушарий.
Всё же шах — мужчина и даже такая кроха, может сыграть в её пользу. В конце она укрылась ещё и красной, сделанной из тончайшего шёлка длинной накидкой, положенной ей по статусу уже патрицианки (*43).
* * *
В большом зале на троне стоящем на возвышении, больше похожем на широченное роскошное кресло, сидел в позе по турецки добродушный пухляш. Этакий почти колобок. Человек явно не отказывал себе в потворствовании грешкам плоти. В свои пятьдесят лет он ухитрялся испытывать лёгкую одышку, стоило ему быстро пройти с километр. Хотя ходить ему приходилось не особо часто, да и недалеко — разве что в пределах дворца. И уж тем более не требовалось идти куда-либо быстро. За пределами дворца его носили в паланкине, а опаздывать он не мог по определению, ввиду того, что во всей округе, не было никого выше его по положению.
Благодушие толстячка не обманывало женщину, которая сейчас входила в зал. Это был очень жёсткий и умный правитель. И если бы не его слабости любителя вести праздный и гедонистский образ жизни, он бы мог стать опасным для городов по соседству с Санамом. А так в основном доставалось патрициям его города.
Понять причину вызова к правителю, женщина не смогла. Хотя определённые подозрения на сей счёт имела.
Как и обычно, Арслан Фадель — Благородный Лев и шах города Санам был одет в длинное — ниже колен одеяние из белоснежного шёлка, подпоясанное плетённым широким поясом из золотых нитей (*44). На его груди висело двойное ожерелье из дорогущего голубого жемчуга, что добывали из тварей далеко на севере. Образ довершал золотой же обруч на тюрбане, в котором, преломляясь, сверкали лучи Внука. В центре обруча был вставлен воистину огромный изумруд, свиту ему с боков составляли несколько рубинов поменьше. Огромное состояние носимое говнюком на себе.
Кареглазый толстячок на троне с ленцой перевёл взгляд от сладчайшего щербета с орешками, привезёнными с дикарского юга, который неторопливо вкушал, на показавшуюся в проходе Алсу, замершую, в ожидании разрешения ступить на плиты зала. Медленно, будто испытывая её нервы, он изучающе окинул патрицианку, и коротким жестом пригласил её внутрь.
Сделав первый шаг мимо двух огромных и могучих евнухов — рабов-гвардейцев с длинными бердышами, женщина запнулась и упала вниз. И неудивительно — один из гвардейцев, повинуясь, то ли озвученному ранее приказу, то ли незамеченному Алсой жесту, сделал ей подножку древком своего оружия.
Вскрикнув, но не от боли из-за удара о мраморные плиты зала, а от неожиданности — Алса, однако, не встала, даже глянула на шаха чуть искоса, стараясь не сильно отрывать лицо от пола. Что же, ритуал ясно показал, её вызвали по негативному поводу. Более того, не мелочному.
— Ну, что же ты там замерла, подойди поближе, мой пронырливый Вестник, — несмотря на провокативную формулировку, Алса не купилась и почти по пластунски поползла к трону.
— Господин, вы призвали свою верную слугу, и я тут же поспешила пред ваши очи. Неужели кто-то возвёл навет на вашего вернейшего вестника? — Алса чуть подняла голову и, как кошка потёрлась щекой о золочёную туфлю шаха. Ещё в Аду лишившись брезгливости к такому — так как там с ней проделывали такое, что вспоминать было страшно до сих пор, и на фоне чего нынешнее выглядело ничтожнейшим унижением.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Скажи, донна Хара, разве я тебя назначил смотрителем колизея?
— Ааай! — женщина застонала, когда расслабленно лежащая на подушке трона нога шаха, резко распрямилась. И практически вбила лицо Алсы в мраморную ступеньку.
— Ты чем-то недовольна? — продолжая задумчиво вкушать щербет, отвлечённо смотря в сторону, благодушно уточнил Арслан Фадель, продолжая держать свою ногу на её затылке.
— Нет, мой господин, всё прекрасно, — глухо в пол пробормотала патрицианка. Её рефлекторная попытка чуть повернуть лицо вбок, чтобы облегчить дыхание и речь, тут же была пресечена ступнёй шаха, который развернул её лицо и сильнее вдавил носом в пол.
Теперь Алса уже приняла это молчаливо, хотя боль была заметно сильнее и, похоже, носом пошла кровь. Она имела опыт к тому, что с тебя по время траха, разрывающего внутренности, снимают кожу, или подвешивают на крюки, причём за твою живую плоть — чем баловались немало кто из посетителей борделя суккубы. Там в Аду, где она в своё время годами проживала свой перманентный кошмар.
И когда после тебя раз за разом восстанавливают, и начинается по новой… После такого, на многие вещи, ранее кажущиеся дискомфортными, начинаешь смотреть снисходительно.
— Ты помнишь вопрос? — вкрадчиво спросил её, мать его, Величие Фадель.
— Мудрейший господин поставил надзирать меня за магическими птицами, я вовсе не покушалась на вотчину господина визиря, — покорно ответила Алса.
— Хорошо, что этот вопрос мы выяснили, тогда остались сущие мелочи, небрежно и негромко рассмеялся Арслан. Скажи, может быть моя казна стала твоей, а я глупец и не заметил? — жестом подозвал одну из наложниц, что прислуживали ему, Фадель омыл от липкого щербета в чаше с водой пальцы, а после с интересом воззрился на женщину на полу.
— Как я могла проявить такую глупость и чернейшую неблагодарность, мой господин⁈
— Тогда объясни мне, почему ты хотела лишить меня немалых средств?
— Но чем, мой господин⁈
— Юный северянин, этот сынок их аристократа, даже у нас слышали претенциозное прозвище, что дали его отцу при его жизни — «Чёрная метка Императора», ха-ха-ха, — негромко рассмеялся шах, находящийся в обычном для себя хорошем настроении.
— Но их воины выплатили выкуп и…
— То есть ты считаешь меня дураком? — Арслан встал, в процессе оперевшись одной ногой на голову вестника, от чего у неё из и без того повреждённого носа, усилилось кровотечение.
Шах прошёлся, разминая немного затёкшие ноги. Всё это время женщина продолжала лежать лицом в пол, лишь поворачиваясь и размазывая кровь по мрамору, стараясь держать голову направленную на ходящего господина.
— Оказывается, у его семьи до сих пор есть достаточно состоятельные враги, которые расщедрились на его упокоение тут.
— Господин, ведь наследник Блэков уехал и если бы я…
Мужчина хмыкнул и Алса заткнулась. После он помолчал, размышляя, или делая вид и продолжил:
— Да, изначально визирь стряс с Блэков для меня немалый куш. Однако, ты готова была убить сопляка, вероятно, даже несколько раз. Я не считаю тебя настолько глупой, чтобы полагать возможным такое скрыть. Значит ты готова была выплатить сумму выкупа из своих. Мне неинтересно, какое оправдание ты приготовила для прикрытия этого желания. Важна суть.
— Простите господин.
— Дов пусть прощает, если захочет, — покачал мужчина головой. Надетый на неё тюрбан, не мог скрыть пышную брюнетистою гриву правителя. Он будто смотрел на неразумного ребенка, что напакостил, но полагает, что извинение всё смоет.
— Что же, прикинем, — начал вслух размышлять Арслан, размеренно поглаживая свои красивые и ухоженные усы с бородкой.