Наконец, мы переходим к типичному индийскому населению – к арийской расе, которая спустилась с Пенджаба с санскритской речью на губах и распространилась главным образом вдоль реки Ганга, успешно разнося по всей Индии свою особенную теократическую систему. Быть может, ни одна раса не выказала большей способности к цивилизации; самое варварство ее, поскольку оно отразилось в литературе Вед, человечно и возвышенно. Поселившись в Индии, эта раса стала правильно подвигаться по пути цивилизации. Ее обычаи сделались законами и были закреплены кодексами; она мечтает о разделении труда; она создает поэзию, философию и зачатки науки; из ее недр возникает могущественная религиозная Реформация, породившая буддизм, который до сих пор остается одной из главных религиозных систем мира. Всем этим она напоминает те высокоодаренные расы, которые создали нашу цивилизацию.
Но в Индии арийская раса не достигла таких успехов, как в Европе. Здесь она оказалась вполне неспособной писать историю, так что мы не имеем об Индии никаких летописей, за исключением тех, какие относятся к столкновению с греческими и мусульманскими завоевателями. Нам остается только делать предположения относительно причин, задержавших прогресс. Великая религиозная реформация после нескольких столетий успеха почему-то ослабела, буддизм был изгнан. Тирания касты жрецов была твердо установлена; не создалось крупной и сильной политической системы; городская цивилизация развилась слабо. А там начинается казнь – нашествия иноплеменников.
Долгое подчинение иностранному игу является самою могущественной причиной национального падения, и те немногие факты, какие мы знаем о древних индусах, подтверждают наши предположения относительно нравственных последствий их несчастий.[130] Греческий писатель Арриан дает описание индийского характера; мы читаем его с удивлением. Он говорит: «Они замечательно храбры и в войне превосходят все азиатские народы; они отличаются простотой и бескорыстием; так справедливы, что никогда не прибегают к тяжбе, и так честны, что не нуждаются ни в замках к своим дверям, ни в письменных обязательствах при договорах; ни один индиец никогда не был замечен во лжи». Это описание несколько похоже на преувеличение, но, как замечает Эльфинстон (Elphinstone), оно показывает, что индусский характер чрезвычайно изменился с тех пор, как оно было написано. Преувеличение состоит в изображении существующих черт в больших, чем следует, размерах, но это описание представляет именно те черты, которые абсолютно отсутствуют в характере современного индуса. Новейшие путешественники, наоборот, преувеличивают именно противоположные качества: они упрекают индусов в недостатке правдивости, в недостатке храбрости и в чрезвычайном сутяжничестве. И эта перемена в характере именно такова, какая должна естественно произойти вследствие долгого периода подчинения иноземцу.
Итак, мы находим в Индии три стадии цивилизации: во-первых, варварство горных племен, во-вторых, мусульманскую цивилизацию и, в-третьих, приостановленную и наполовину подавленную цивилизацию даровитой расы, которая с самого начала была замечательно изолирована от господствующей и прогрессивной мировой цивилизации. Все, чего достигла эта раса, было достигнуто ею в давние времена; ее великие эпические поэмы, которые сравниваются некоторыми с величайшими поэмами Запада, принадлежат к древнему периоду, хотя, может быть, гораздо менее древнему, чем до сих пор предполагалось; точно так же и ее системы философии, и ее научная грамматика. В новейшие времена Индия не приобрела ничего. Ее можно сравнить с Европой, какой была бы та, если бы после вторжения варваров и падения древней цивилизации в Европе не было эпохи Возрождения, и она оказалась бы не в силах защитить себя от нашествия татар в десятом и тринадцатом столетиях. Представим себе, что Европа прозябала бы до сих пор в том состоянии, в каком ее застало десятое столетие, подвергаясь притом периодически нашествиям азиатских народов, не имея ни рельефно выдающихся национальностей, ни сильных государств; когда языки ее были не более как местные наречия, не употреблявшиеся в литературе; когда вся мудрость ее была заключена в мертвый язык и неохотно передавалась народу надменным духовенством; когда вся эта мудрость была устаревшей на много веков и состояла из священных текстов Аристотеля, Вульгаты и отцов церкви, к которым ничего нельзя было прибавить, кроме комментариев. Таково, по-видимому, настоящее состояние арийцев в Индии – состояние, которое отнюдь не напоминает варварства, но поразительно похоже на средневековый фазис западной цивилизации.
Владычество Рима над западными расами было владычеством цивилизации над варварством. Для галлов и иберов Рим был ярким маяком; они признавали его яркость и были благодарны за получаемый от него свет. Владычество Англии в Индии скорее похоже на владычество нового мира над средневековым. Свет, который мы приносим, не менее действителен, но он, по всей вероятности, менее притягателен и принимается с меньшей благодарностью. Это – не яркий свет во мраке, а скорее холодный свет дня, проникающий в среду ярких теплых цветов пышного рассвета.
Многие путешественники говорили, что ученый индус, даже и тогда, когда он признает нашу силу и пользуется нашими железными дорогами, далек от чувства уважения к европейцу и искренно презирает его. Это вполне естественно. Мы не умнее индуса; ум наш не богаче и не обширнее его ума; мы не можем удивить его, как мы удивляем варвара, излагая перед ним понятия, о которых ему и не снилось. Индус может найти в своей поэзии мысли, равные нашим самым возвышенным мыслям; даже наука наша, может быть, обладает очень немногими, вполне для него новыми, понятиями. Мы хвалимся не тем, что мы богаче мыслями, или что мысли наши более блестящи, но тем, что они лучше проверены и более здравы. Величие новой цивилизации сравнительно со средневековой или древней проявляется в большем запасе доказанной истины, что придает ей бесконечно большую практическую силу. Но философ, поэт или мистик вовсе не расположен относиться с уважением к доказанной истине; он скорее склонен называть ее узкой и смеяться над ее практическими триумфами, а сам предпочитает предаваться мечтам и роскоши беспредельного созерцания.
Однако в Европе мы почти единогласно признаем, что истина, образующая ядро западной цивилизации, несравненно ценнее не только браминского мистицизма, с которым ей приходится бороться, но даже и того римского просвещения, которое древняя империя передала европейским нациям. Поэтому-то мы утверждаем, что то зрелище внесения расой победителей высшей цивилизации, какое представляет в наше время Индия, не менее интересно и значительно, чем то, какое в свое время представляла Римская империя. К тому же опыт в Индии производится в столь же больших размерах. Об индийской империи обыкновенно судят по ее непосредственному влиянию на благосостояние ее обитателей. Она удалила немало старинного зла, говорит один; она ввела много новых зол, говорит другой. Во всех этих спорах упускается из виду самое характерное дело империи – внесение в среду брамизма европейских взглядов на вселенную. Нигде на всей поверхности земного шара не производится в настоящее время другого, столь интересного, эксперимента. Когда мы подумаем, как редко давалась возможность какой-либо нации совершить такое достопамятное дело, то поймем, почему англичане должны чувствовать живой интерес к ходу этого эксперимента и сбросить то уныние, которое заставляет спрашивать себя, какую пользу принесет им самим весь труд, который они предприняли под горячими лучами индийского солнца.
Теперь заметим одно важное преимущество, которым англичане пользуются, работая над этой задачей. Оно ярко выступает при сравнении индийской империи с римской. Рим находился в середине своей империи, подвергался подавляющему ее воздействию и был подвержен всем грозившим ей опасностям. Англия же, напротив, связана слабо с той громадной империей, которой она правит, и чувствует лишь незначительное ее воздействие.
Всякий, изучавший историю, знает, что свобода в Риме была задушена его собственной империей. Те старые гражданские учреждения, которые возвеличили Рим и которым он обязан всею той цивилизацией, которую ему суждено было передать западным государствам, погибли именно ради этой передачи. Он должен был принять организацию сравнительно низкого типа. Его собственная цивилизация в эпоху своего рассеяния была уже в упадке: даже язык Рима в большей части империи был побежден греческим языком, сам император Марк Аврелий писал свои «Размышления» по-гречески. Римская религия, вместо того чтобы приобретать новых последователей, была заброшена и в конце концов уступила место религии, возникшей в отдаленной провинции империи. Настало время, когда, казалось, все римское по мысли и чувству умерло в империи Рима, когда ее императоры были подобны восточным властителям и носили диадемы. Но мы знаем, что, в сущности, дело обстояло иначе, что римское влияние и римская традиция еще много столетий продолжали владеть европейскими умами. Но власть эта действовала втайне, через посредство закона и католицизма, а позднее через посредство возрождения литературы и искусства. Подумайте, как отличалось бы течение новой европейской истории, если бы Рим – мать ее цивилизации – не находился среди воспитываемых им народов, не страдал от их распрей и потрясений, не воспринимал от них столько же варварства, сколько сам давал им цивилизации, а стоял бы поодаль, наслаждаясь независимым благоденствием, продолжая с неутомимой энергией юности развивать дальше свою собственную цивилизацию в продолжение всего того времени, пока руководил подчиненными ему нациями.