Читать интересную книгу Сладкая жизнь - Анна Оранская

Видимо, она на самом деле была пьяна — от еды, вина, коньяка, от всего сегодняшнего дня. Только нетрезвостью можно было объяснить, что она думала о том, о чем не следовало думать, — и думала долго, потому что, когда он появился наконец, сама начала ненужный разговор.

— Скажите, Андрей, только честно. — Она улыбалась двусмысленно при этом. — Я все не мшу понять: почему вы мне уделяете столько внимания? И не говорите мне, что хотите с моей помощью поступить в Иняз — не поверю. И не говорите мне, что не видели женщины лучше, — мне приятны ваши комплименты, но я ведь знаю, что есть и красивее, и, главное, моложе. И не сомневаюсь, что девушек у вас более чем достаточно, — вы, как говорили в дни моей молодости, жених хоть куда. Ну что вы молчите — я жду ответа…

Он ответил не сразу — он задумался, как ей показалось, серьезно задумался, а потом подлил ей коньяка и себе тоже, сделал глоток.

— Честно? — уточнил наконец. — Если честно, то, конечно, хватает — девушек в смысле. Только… И ведь встречаются в самом деле очень ничего, а сразу думаешь, что она с тобой чисто из-за денег, хорошей машины, возможности сходить куда-то и поиметь что-то. Тоже бизнес, короче — ты мне, я тебе. Что скрывать — это удобно, конкретно, необременительно. Но бизнеса мне в жизни и так хватает…

— А при чем здесь я? — поинтересовалась с нетрезвой настойчивостью.

— Видите ли, Алла… Признаюсь, никогда не общался с женщиной старше себя — всегда предпочитал молодых. А тут увидел вас и… Вы очень красивая женщина, я вам уже об этом говорил, я понимаю, что повторяюсь. И мне жаль, что вы замужем, искренне жаль, — но ведь это не значит, что мы не можем встречаться, верно? Потому что вы мне нравитесь — и мне кажется, что…

Она вела себя как идиотка — в тот момент думая, что Ольга поразилась бы, услышав, как она кокетничает с ним. Самое смешное, что она испытывала от всего этого удовольствие — она в жизни ни с кем не кокетничала, по крайней мере так. И было ужасно приятно впервые, наверное, со времени ухаживаний Сергея — довольно прозаичных и непродолжительных, кстати, — почувствовать себя женщиной.

Даже вообще впервые — тогда она была девчонкой, а сейчас взрослой, опытной, искушенной женщиной. Знающей, что она нравится приятному мужчине, и играющей с ним просто ради интереса, просто ради того, что женщине так положено. Этакая светская львица, развлекающаяся скользкой беседой с молодым поклонником, — этакая Анжелика, умело манипулирующая влюбленным в нее королем. И потому, когда фраза его повисла перед ней, она не дала ей упасть, двусмысленно улыбнулась:

— Ну конечно, вы мне нравитесь… но… Знаете, мне, наверное, пора. Было очень приятно — у вас тут так красиво…

— Ну что ж. — Он пожал плечами, привставая. — Знаете, Алла, я рад, что вам у меня понравилось. Кстати, я ведь так и не показал вам квартиру — у меня, между прочим, три комнаты, а не одна…

Вторая комната — маленькая — была пустой. Вообще пустой. А третья оказалась спальней — и она застыла в дверях, ей неудобно было сюда входить, хотя все было убрано, все аккуратно, огромная кровать, гигантский зеркальный шкаф во всю стену, и ничего больше. И она потопталась на пороге, но вспомнила, что она ведь светская львица, чего тут такого, — и вошла. И задала вопрос, который все решил — хотя он точно продумал все заранее, но интонация, с которой она задала вопрос, наверняка послужила катализатором:

— Значит, своих юных подруг вы заманиваете именно сюда? Красиво. Впечатляет…

— Вам нравится? — Голос его был ровным, и она кивнула.

— Очень…

Она не поняла, как оказалась на этой широченной кровати — и он рядом. Не поняла, как ему удалось чуть ли не одним движением расстегнуть обе пуговицы на ее пиджаке. Надо было его оттолкнуть, сказать возмущенно, что он перепутал ее с кем-то из своих девиц, — ну ведь не стал бы он ее насиловать. Но вместо этого она что-то пролепетала. «Ну что вы, Андрей…» — кажется, так. А его губы уже были у нее на шее, рука ласкала скрытую бюстгальтером грудь, вторая, вздернув до колен длинную юбку, была уже почти… почти там.

Конечно, ей надо было собраться с силами и оттолкнуть его или остановить словами, холодными и резкими. Но опьянение не проходило, она была слишком расслаблена, слишком растеряна, она была в неудобном положении, и еще… И еще она вспомнила, что бюстгальтер, когда-то белый, от старости посерел и, кажется, давно не стиран — она вообще их редко стирала, — а колготки рваные. Она носила их до того момента, пока они окончательно не выходили из строя, и не обращала внимания на дырки, скрытые одеждой — ведь, кроме нее, никто о них не знал, а ее они не беспокоили. И вот на этих, на тех, что были на ней, огромная дыра была как раз между ног — она заметила это утром, вытащив их из шкафа и решив, что можно надеть еще раз хотя бы, тем более под длинную юбку. И еще она вспомнила, что трусы, тоже некогда белые, растянулись и выглядят как мешок.

Она всегда считала, что белье никакого значения не имеет, коль скоро его никому не видно, — и потому сейчас, когда он начал ее раздевать, думала именно о том, что у нее под одеждой. Не о том, что надо что-то сделать, чтобы он отстал, — а об этом. Застеснялась, идиотка, — не того, что к ней пристают, это было настолько невероятно, что не шокировало, а белья застеснялась. И прошептала:

— Я… я сама… Мне надо в ванную…

— Потом.

Его рука нащупала-таки застежку бюстгальтера, умело расстегнув его, коснувшись груди.

— Я сама, пожалуйста…

Он отпустил ее, встал, резко развязывая галстук, начиная расстегивать рубашку, не сводя с нее глаз, словно гипнотизируя — ну чем как не гипнозом объяснить то, что она лежала, стягивая на груди пиджак, чтобы он не увидел ту серую тряпку, что была под ним, и смотрела, как он снимает с себя все? И лишь когда он снял брюки, поняла, что через минуту он сам начнет раздевать ее, и повторила:

— Я… мне надо в ванную…

Он покачал головой, протягивая ей руку, помогая встать, прижимая к себе, касаясь губами шеи.

— Потом.

Он смотрел ей в лицо, и она, не в силах выйти из роли, которую только что играла, смущенно улыбнулась, пряча испуг, растерянность, опьянение, невозможность принять правильное решение. Боясь, что он увидит то, что она чувствует: что светская львица — на самом деле трусливая тетка, делавшая это всего с одним мужчиной.

— Отвернитесь.

И, обреченно повернувшись к нему спиной, поспешно стащила бюстгальтер через рукав, сапожки, колготки с трусами, комкая их стыдливо, стоя в юбке и пиджаке на голое тело, не зная, чем бы накрыть белье, без чего легче остаться. И наконец решительно бросила сверху пиджак и застыла в таком вот идиотском виде, боясь к нему повернуться. И ничего не сказала, когда его руки, опытно отыскав застежку на юбке, потянули ее вниз.

Все было долго, очень долго. Наверное, она от волнения еще больше опьянела — наверное, так бывает, — потому что чувствовала себя безвольной, лишенной сил и просто лежала, испытывая непроходящее головокружение. Сейчас она подумала, что была как больной под наркозом — позволяющий врачу делать с собой все, что заблагорассудится. И сначала как-то посторонне ощущая его ласки, его руки и губы на груди и шее. Не сопротивляясь, когда он положил ее руку на что-то горячее, твердое и длинное, а потом дав ему широко раздвинуть себе ноги, очень широко, и положить их себе на плечи.

Наверное, со стороны это смотрелось жутко унизительно — такая вот поза. Бесстыдно открытая, бесконечно порочная. Ощущая это твердое, горячее и длинное внутри, двигающееся сильно и глубоко, но без спешки, и видя его глаза, не отпускающие ее лицо, следящие за реакцией, его полуоткрытый рот. И свои ноги на его широких плечах — показавшиеся ей короткими, а еще мучнисто-бледными, может, потому, что педикюр она почти никогда не делала.

Там, куда он входил, было мокро и жарко, ей даже показалось, что она слышала какое-то стыдное хлюпанье — и хлопающие шлепки, с которыми его тело, резко двигаясь вперед, соприкасалось с ее телом. Она ничего не чувствовала, кроме стыда и неудобства, но он смотрел ей в лицо, и она прикрыла глаза, думая о том, что это скоро кончится. И как-то автоматически начала тихо постанывать, как с Сергеем, — давно внушила себе, что так надо, и сейчас вспомнила, решив, что это ускорит процесс.

Но он не останавливался. Сергей обычно тоже двигался не спеша, хотя не так сильно и глубоко, а потом все быстрее, и дышал все тяжелее, и все кончалось. А этот двигался так, словно не собирался ничего заканчивать, словно ему некуда было торопиться, и еще поглаживал ее ноги, а потом подался вперед, заставляя ее сложиться чуть ли не пополам, покраснеть от напряжения, — и она застонала чуть громче, чтобы он прекратил, чтобы сам все сделал и остановился.

Это она сейчас так все анализировала. А тогда даже не заметила, что он без презерватива. Просто лежала аморфной массой — как амеба какая-нибудь или медуза, которую он через какое-то время перевернул на живот, поставил на колени — что еще стыднее было, чем перед этим. Она на мгновение представила, как выглядит стоя на коленях с оттопыренным задом, оттянутым назад крепкими руками, еле удерживаясь, когда он двигался вперед, пошатываясь и покачиваясь. И опустила голову вниз, утыкая ее в кровать.