Читать интересную книгу Неизвестные солдаты кн.3, 4 - Владимир Успенский

Все ждали, что Власов выступит, провозгласит тост. Но вместо него речь произнес некто Иванов, бывший царский офицер, а теперь «особый руководитель» армии, вроде бы ее политический комиссар.

Говорил он резкими короткими фразами: фюрер принял важное и благородное решение. Москву будут брать сами русские. Да, мы сами. Русская освободительная армия. Мы установим в древней столице свой порядок. Это очень большое доверие. Армия его оправдает; Как только закончится формирование, фюрер выделит армии участок фронта против большевиков… За нашу армию, за Москву, за победу!

Пашка вместе со всеми рявкнул «ура», опрокинул в рот стакан, взялся было обсасывать гусиную шейку и только тут сообразил: радоваться-то нечему! Немцы самую тяжелую работенку хотят подсунуть. Сами обожглись под Москвой и не лезут больше: там у красных главные силы, оттуда живым не выберешься…

«Это дело треба обмозговать», – решил Пашка.

Еще в Добендорфе беседовал с ним немецкий офицер, предлагал отправить на Украину. Немцам нужны надежные люди среди бандеровцев. Но Пашка сказал тогда, что у него только фамилия украинская. А мать русская, и отец всю жизнь прожил возле Москвы и под Тулой. Украинскую мову он чуть-чуть разумеет, но говорить почти не может… Зря отказался, послали бы куда-нибудь во Львов, там спокойно. Впрочем, прощупать почву не поздно и теперь. Можно записаться на прием к графу Санину, попросить: хочу, мол, на ридну батькивщину… Ну, с этим успеется, а пока надо пожрать да повеселиться!

Высокие гости отправились продолжать пьянку на квартире в узком кругу, с привезенными из Орши девицами. После их ухода в клубном зале сразу сделалось шумнее и веселее. На сцене кто-то плясал, кто-то пел под гитару. Кто-то побежал искать девок для танцев. Офицерские мундиры перемешались со штатскими костюмами.

Ракохруст перебрался поближе к сцене, захватил недопитую бутылку коньяка и банку сардин. Уселся рядом с пожилым красноносым господином в крахмальной сорочке с галстуком-бабочкой. Господин пил зверски, рюмку за рюмкой, но не хмелел, только еще сильнее краснели у него хрящеватые уши и бесформенный нос. Он оказался советником «особого руководителя» армии Иванова. Тоже из царских офицеров и тоже белоэмигрант. Жил в Берлине, занимался коммерцией, но теперь решил внести свою лепту… Пашку он называл «сударем» и, грозя пальцем, говорил незлобиво:

– Знаю, знаю я вас! Насквозь всех вижу, сударь мой! Всех вас большевики жидовским духом пропитали. Ты, сударь, разве о России помышляешь? Да ни в какой малости. Ты, когда к немцам переходил, о чем думал? О шкуре своей думал, вот и весь сказ и вся твоя идея. Верно я говорю? – торжествовал старичок.

– Ну, верно, – кивнул Пашка и добавил осторожно (черт его знает, что это за фрукт, может, гестаповец!): – Сперва так было. А потом подучили меня, глаза открыли. Теперь понимать начал.

– Ничего ты не понял, сударь мой, – посмеивался старик, поправляя бабочку. – И понять ты еще не можешь. Над всеми над вами, над молодежью, большевики операцию сделали. Незаметно, потихонечку, год за годом, высушили у каждого кусочек мозга, а в пустое место своего напихали. Кто из вас о России-матушке, о могучей России, единой и неделимой, печется? Да никто, сударь, никто! В кормушку для интернационала превратили бедную страну нашу, – в голосе старика прозвучали слезы. – Ты что, не веришь мне? – резко повернулся он к Ракохрусту. И продолжал, не давая Пашке ответить: – Видишь, сударь, как тебя оболванили?! Закрытые у тебя еще глаза-то, закрытые! Ты приоткрой, подумай!

– Чего мне думать? – начал сердиться Пашка. – Я, что ли, такую власть устанавливал? Я сам от нее сбежал. Плевать мне и на нее, и на все остальное!

– Плевать? Допустим! – горячился старик. – Тебе плевать, другому плевать, третьему плевать! Изнавозили Россию, а кто чистить будет? Немцы за вас чистить будут? Или я? А ты в стороне постоишь, сударь? Не выйдет! – сунул он кукиш под нос Ракохруста.

– Да чего ты ко мне прилип?! – отвел его руку Пашка. – Вон лезь на трибуну и митингуй. Только зря все это. Как немцы скажут, так и будет.

– Не-е-ет, сударь, нет! Это большевики кремлевские о России не думают. А мы думаем! – понизил он голос и завертел головой, оглядываясь. – Фюрер знаешь нам какую армию разрешил? Два миллиона разрешил!.. Мы ее соберем, вооружим, научим… Сядем в Москве, годок-другой подождем, а там свое слово скажем. Немцы в этой войне ослабли. А им еще и большевиков добивать, и с англосаксами воевать. Откуда силу возьмут? А у нас армия в два миллиона, да еще полиция будет, да еще ополчение… Вся Русь у нас за спиной! Вот тогда наша очередь, наш праздник! Будет у нас Россия единая и неделимая!

Пашка даже побледнел, услышав такое. Уж не провокатор ли? Уж не испытывает ли его? Что делать теперь? Донести в гестапо? Старик в штатском, а может, у него погоны полковничьи? Ему поверят, Ракохрусту нет! Донесешь, а он потом в порошок сотрет!

Старичок, выговорившись, устало откинулся на спинку стула и вдруг уснул в один миг, раскрыв рот со вставленными зубами. Пашка сперва подумал, что тот притворяется. Пошевелил, потолкал в бок – никакого впечатления. Поднял, понес его на сцену, уложил на протертый скрипучий диван. У старика безжизненно болталась голова, полузакрытые глаза застыли, словно остекленели. Пашка успокоился: старик был мертвецки пьян.

Опрокинув еще стопку коньяку, Ракохруст пошел, покачиваясь, по залу, потом заорал песню и полез к девкам: пусть все видят, что он – в стельку. С пьяного какой спрос?! Скажет, что ничего не помнит, и баста. Он тискал какую-то крашеную деваху с тощей грудью, а сам думал: из Осинторфа надо смываться. Очень уж бойкое тут место, того гляди влезешь головой в петлю. Осточертели ему все идеи, все планы и рассуждения. Этот старик прав – каждый заботится о том, как спасти свою шкуру. И у него только одна задача: любой ценой дожить до конца войны!

* * *

Поражения на фронте всегда совпадали у Гудериана с каким-нибудь личным несчастьем: это стало просто трагической закономерностью. В июле он съездил на Курскую дугу, хотел принять участие в большом наступлении, хотел увидеть победу, а увидел разгром. Меньше чем за месяц на его глазах погибли танки, накопленные с огромными трудностями, погибли танкисты – остатки тех кадров, которые еще недавно составляли цвет и гордость германской армии. Танковые корпуса превратились в пехотные, потеряли гибкость, огневую мощь и способность маневрировать. Армейский организм ослаб и обмяк.

В самый разгар боев Гудериан заболел дизентерией. Несло его так, что часами не выходил из туалета, там читал донесения, оттуда отдавал распоряжения через своего адъютанта.

Едва возвратился в Германию – новая беда. Бомба, сброшенная американским самолетом, почти полностью разрушила его берлинскую квартиру, погибли картины и ценности, которые тайно вывозил он с захваченных территорий. Остатки накопленных богатств пришлось разместить в Вюнсдорфе, в подвале казармы.

Все нужно было начинать сначала.

Промышленность Германии работала с полным напряжением, давая каждый месяц более тысячи танков разных типов и столько же самоходных орудий. Но не хватало людей. Посланцы Гудериана разыскивали танкистов в госпиталях, в пехотных частях, собирали остатки войск, эвакуировавшихся из Африки. В учебных центрах занятия шли по сокращенной программе. Выпускники сразу направлялись в дивизии, формировавшиеся на территории Германии и Франции.

Год назад времени не хватало русским, они не успевали заткнуть бреши на фронте. Теперь времени не хватало немцам. Советские войска медленно, но с угрожающим упорством продвигались вперед сразу на нескольких направлениях, перемалывая ослабевшие немецкие части и наращивая свои силы. Правда, весь август германскому командованию удавалось повсюду сохранить сплошную линию фронта. Но эта линия была настолько тонка и так напряжена, что грозила лопнуть в любом месте.

Катастрофа произошла 29 августа, там, где ее меньше всего ожидали. 60-я армия молодого советского генерала Черняховского, действовавшая на второстепенном участке фронта, прорвала немецкую оборону, захватила город Глухов и устремилась на Конотоп. За двое суток она продвинулась на 60 километров, расширив прорыв до 100 километров. Навстречу ей бросали тыловые части, сборные команды отпускников, охранные батальоны. Но это было уже бесполезно. В наступление включились соседи Черняховского. Немецкий фронт затрещал и лопнул на протяжении 500 километров. Русская лавина покатилась к Днепру.

Все надежды фашистского командования связывались теперь с этой рекой. Туда направлялись вновь сформированные дивизии. Широкая водная преграда и укрепления «Восточного вала» считались тем надежным рубежом, на котором можно остановить и измотать наступающего противника.

* * *

Под жарким украинским солнцем, по опаленной степи стремились полки на запад, свернувшись в колонны. Шагали люди без устали, валились на землю на коротких привалах, вскакивали по команде и снова – вперед! Игорь видел, как целый батальон, позвякивая оружием, бежал бегом. В первой шеренге – усталый пожилой дядько – сержант с тремя нашивками за ранение. Лицо взмокло, гимнастерка почернела от пота, но ничего, дюжит! Да еще покрикивает на молодых, чтобы не отставали.