Читать интересную книгу Цепь грифона - Сергей Максимов

– Господа офицеры, – вставая, произнёс старший офицер.

Офицеры встали. Встал и Суровцев.

– Господа офицеры, – начал свою речь Сергей Георгиевич, – обстоятельства нашей с вами встречи тревожны и безрадостны. Испытания, выпавшие на наши плечи, невыносимы по своей тяжести. Враг наш силён и коварен. Но у нас с вами, при всех рассуждениях политиков, нет другого выбора, кроме того, который мы сделали в наши молодые годы. Быть защитниками своего отечества и хранителями его воинской чести и славы. Позвольте мне поблагодарить вас за гостеприимство и пожелать вам Божьего покровительства в делах ваших. Честь имею.

Он выпил коньяк. Офицеры также выпили не чокаясь.

– Прошу курить, господа, – объявил старший офицер. – Ваше превосходительство, позвольте вас проводить.

– Идёмте, – выходя из-за стола, согласился Суровцев.

Несколько минут постояли со старшим офицером на корме миноносца.

– Издёргали нас сверх всякой меры, – перекрикивая шум двигателей, признался моряк. – Мотаемся между Тендрой и Севастополем без всякой цели. Приказано срочно прибыть. Не иначе или союзную делегацию встречать, или провожать кого-то. Дисциплину на кораблях из последних сил держим.

От Графской пристани Севастополя на извозчике отправились в морскую контрразведку.

– Нужно документы тебе выправлять. Потом я нашему приятелю с Тендры обещание дал – отметиться по прибытии, – объяснял Новотроицын, щурясь от яркого солнца. – Надо сказать, что порядка на флоте больше. Здесь в Крыму какое-то сумасшествие контрразведок. Буйное помешательство, – добавил он. – До того дошло, что в каждом полку по собственной контрразведке. У Колчака не так было?

– Не так, но попытки создания такого рода контрразведок были.

– Однако – тенденция, – многозначительно заявил Новотроицын. – Никто по доброй воле воевать не желает. Словом, едем в контрразведку флота, потом я тебя сопровождаю в Ставку и на том прощаемся.

Суровцев во все глаза глядел на незнакомый, красивый и нарядный город, залитый жарким южным солнцем. Улицы были полны народа. Масса офицеров. Масса шикарных дам. Каждая вторая – настоящая красавица, оставляющая после себя шлейф насколько пронзительных, настолько дорогих духов «Лориган Коти». Извозчики, автомобили. Тумбы с концертными афишами, объявлениями лекций и собраний. На стоящих повсюду столах немыслимые горы фруктов. Горы яблок, груш, персиков, слив, разноцветного винограда.

Фруктовые запахи перемешиваются с запахом свежевыпеченного хлеба. На каждом шагу меняльные лавки и магазины. Таких роскошных и богатых витрин он, кажется, не видел с июля 1914 года. Ошарашенно поглядел на Новотроицына. Страдающий от похмелья полковник не был расположен к беседе. Он только зло улыбался каким-то своим мыслям. Всем своим видом точно злорадно говорил: «Потерпи. Потерпи. Скоро всё разъяснится…»

Долго поднимались по крутой каменной лестнице, из тех, которые, как выяснилось, в Севастополе часто заменяют улицы. Вышли к большому особняку, со всех сторон окружённому буйной зеленью. При входе два казака конвоя. Ставка. Странная ставка. Ни суеты посыльных, ни людей, ни автомобилей. На горе. Прекрасный вид на море и плохие подъезды. «Сто раз подумаешь, прежде чем сюда ехать или идти», – подумалось Суровцеву. И ещё было какое-то ощущение курорта. Казалось, что все обитатели особняка отправились к морю загорать и купаться. И вернутся только к вечеру. Загорелые, уставшие от солнца и от самого отдыха…

Новотроицын с ног до головы оглядел Суровцева. Форма рядового матроса на генерале явно его веселила. Ехидно сказал:

– Соблаговолите подождать, ваше превосходительство!

Сергею Георгиевичу ничего не оставалось, как промолчать. Что-то сказав казакам, Новотроицын исчез за дверями особняка.

Не было его около двадцати минут. Наконец он появился в сопровождении казачьего офицера. С крыльца помахал Суровцеву. Сергей Георгиевич поднялся по лестнице, прошёл мимо казаков и начальника казачьего конвоя, который буквально просверлил его взглядом.

Опять стали подниматься вверх. На этот раз по лестнице, застеленной ковровой дорожкой. Вошли в просторную и безлюдную приёмную. Лишь из-за письменного стола встал адъютант:

– Присаживайтесь, господа!

– Нет уж, увольте, – возразил Новотроицын. – Я вас оставляю, – обратился он уже к Суровцеву, – искренне был рад встрече. На том и расстанемся, Мирк. С добрыми пожеланиями и с благими намерениями в отношении друг друга.

– Не паясничай, – оборвал его Сергей Георгиевич, – не время и не место. Спасибо тебе за участие в моей судьбе и да храни тебя Бог!

Он привлёк Новотроицына к себе и обнял его. Новотроицын ответил на объятия. Затем высвободился и, резко повернувшись, быстро пошёл вон из приёмной.

Ещё несколько минут ожидания. Затем в приёмную вошёл незнакомый Суровцеву стройный человек в черкеске с погонами генерал-лейтенанта. На вид ему было примерно лет сорок. «Неужели Врангель? На красноармейских карикатурах был другой барон. Очень высокого роста, худой, с большим носом», – подумалось Сергею Георгиевичу. Генерал с порога спросил, поглядев на бумажку в руке:

– Мирк-Суровцев Сергей Георгиевич?

– Так точно, – вставая, подтвердил Суровцев.

– Позвольте представиться. Шатилов Павел Николаевич. Начальник штаба Русской армии в Крыму, – кивнул генерал и протянул руку. – Доложите главнокомандующему, – не разрывая рукопожатия, приказал он адъютанту. – Рад приветствовать вас, генерал. Искренне рад.

Бесшумно отворилась дверь, и на пороге возникла высокая фигура в черкеске. Сходство с карикатурным Врангелем оказалось разительным. Действительно высокого роста. В черкеске и с кинжалом на поясе. Рисовать карикатуры на Петра Николаевича Врангеля было уже потому просто, что сам кавказский костюм сопротивлялся длинной, с узкими плечами фигуре. На широкоплечих и не очень высоких казаках и горцах черкеска смотрелась куда как лучше.

– Прошу. Прошу, господа. Проходите, – приветствовал с порога барон, которого по исторической иронии большевики в последние месяцы стали называть не бароном, а «крымским ханом».

– Знаем, генерал. Всё знаем, – не дав Суровцеву и рта раскрыть, говорил Врангель, меря длинными шагами свой кабинет. – В своё время я настаивал на правофланговой ориентации на Волгу и Сибирь, на соединение с армиями Колчака. К сожалению, я тогда не был услышан. Когда я принимал командование, дело было очень и очень безнадёжно, но с Божьей помощью дела наладились. Кабак удалось прекратить… Мы оказались способны к сопротивлению… Никаких широких планов, впрочем, я не строю… Сейчас мне необходимо выиграть время… Надо оставить политику завоевания России… Мы же вели себя в своей стране, как в завоёванном государстве… Я добиваюсь, чтобы в Крыму сделать жизнь возможной… Нужно показать всей России, что это у вас там коммунизм с чрезвычайкой, с голодом, а у нас здесь идёт земельная реформа, вводится волостное земство, заводится порядок и возможная свобода… Никто тебя не мучает, не душит – живи, как жилось… Словом, – опытное поле…

– Ваше превосходительство, – попытался вставить хотя бы слово Суровцев, – мне довелось близко наблюдать действия Красной армии против поляков…

– Да, – точно и не слыша его, продолжал Врангель, – нам не на кого рассчитывать, кроме себя. Только на себя. А поляки нас в очередной раз подвели…

Только сейчас до сознания Суровцева дошёл смысл улыбок и едких замечаний Новотроицына. «Ты поди и разведку везёшь? Ну-ну. Никто у тебя об этом в Севастополе и не спросит. Помянешь мои слова», – говорил Новотроицын. Помянул. Врангель ещё долго рассказывал о том, что он разрешил продавать зерно в Константинополь. О том, что намеренно отпустил на всё цены, и о том, что он всецело за свободную торговлю. Рассказывал, как он сбивает цену на хлеб, выбрасывая на рынок много дешёвого хлеба, который появился у него взамен разрешения на торговлю с турками.

А в голове Сергея Георгиевича в который раз за последние годы выстраивалось своё понимание происходящих событий. И самым очевидным для него стали уже надоевшие трагические несоответствия, вскрытые революцией и гражданской войной. Несоответствия: места и времени, личностей и целей, задач и способов их решения. Самое главное несоответствие – слова и дела… Всё это нельзя было назвать иначе, как отсутствием Божьего промысла в действиях вождей белых армий. И поверх всех несоответствий накладывалось извечное российское незнание левой руки о том, что делает рука правая.

– Пётр Николаевич, – вмешался в монолог Врангеля Шатилов, – у меня появились соображения по дальнейшему использованию опыта генерала.

Врангель с интересом посмотрел на своего начальника штаба. Спросил:

– И в чём они?

– Сейчас мы активно работаем над решением украинского вопроса, – сделал он пояснение для Суровцева. – Генерал только что с Украины, – обратился он уже к Врангелю, – я думаю, знания обстановки будут не лишними для генерал-лейтенанта Слащова, который работает с украинскими представителями.