Даниэль же не думал прятать от чужих глаз роман Ремарка «На западном фронте без перемен». Для него, человека видевшего своими глазами ужасы войны, эта книга была не символом пораженчества, как отзывались о ней национал-социалисты, а зыбкой надеждой, что прочитавший её никогда не подумает взять в руки оружие. Но новые власти дали ясно понять, что Ремарку с ними не по пути.
Но больше всего в новых университетских веяниях настораживало разделение науки по национальной принадлежности её апологетов. Особенно профессора Метца задевали разговоры, что теория относительности используется евреями для разложения немецкого народа.
— Нет, теория относительности как теория весьма, пожалуй, весьма сомнительна. Но при чём тут народ? Народу по большей части всё равно, что происходит с массой при приближении скорости тела к скорости света. Простого человека не волнует ни наука, ни политика. И это правильно. Единственное, что имеет для него значение, это семья, последнее прибежище, когда разочаровываешься и в науке и в политике.
И снова был назначен день выборов в парламент. Претендентом оказалась лишь одна единственная партия, но даже её не пожелали поддерживать восемь процентов из пришедших на выборы граждан.
В конце января Веймарская республика была ликвидирована, самостоятельность земель упразднена, и на место старой конституции пришла новая.
Вот так и закончился первый год власти национал-социалистов.
24
Зимой профессор Метц тяжело простудился и на время отошёл ото всех университетских дел. Увы, болезнь пожилого человека сильно затянулась, надолго приковав его к постели.
— Девочки, — не переставал говорить он дочерям, каждый раз, когда они наведывались в его комнату с едой и лекарствами, — всегда будьте вместе, что бы ни случилось, какие бы обстоятельства не разлучали вас — помните, что вы сёстры, что вы близнецы, две половинки неделимого целого. Никогда не расставайтесь.
Лили и Сандра обещали, что так и поступят, и журили отца за излишне упадническое настроение. А в перерывах между сном профессор подолгу беседовал со своим учеником.
— Даниэль, ведь для меня ты как сын. Ты наследник всех моих достижений, и удачных и сомнительных.
— Какие же вы относите к последним? — с улыбкой спросил Гольдхаген.
— Ты знаешь, — хрипло ответил профессор, ясно давая понять, что говорит об их общей семейной тайне. — Всё это время я думал, правильно ли я поступил с Лили, а потом и Сандрой.
— Профессор, но вы же не могли иначе. Они ведь ваши дети.
— Ах, Даниэль, как жаль что, детей нет у тебя. Если бы ты знал, как бы мне хотелось увидеть внуков. Когда-то мой дед говорил, что из всех потомков только я и моя кузина Ида стали достойными внуками, посвятив себя медицине. Мне не нужны такие жертвы. Я был бы счастлив любым детям моих дочерей. — И он с грустью добавил. — Но наш род пресёкся на них, моими собственными руками.
— Профессор, в этом нет вашей вины, — заверял его Даниэль. — Будучи первопроходцем, невозможно предугадать всех последствий.
— В том-то и беда. Бесплодие — слишком непомерная цена за воскрешение. Сотни будущих поколений в обмен на одну жизнь — как это неравноценно.
— Но тогда из двух жизней не осталось бы ни одной. Профессор, нельзя сожалеть о своём поступке, сколь необычным он бы ни был.
Метц только грустно улыбнулся, сожалея, что ученик совсем не понимает его слов.
— Я прожил эту жизнь и видел много странных вещей — человека, уверявшего, что ему пятьсот лет, и как одна августейшая особа родила гомункула… Даже мой дед был неординарным созданием. — Тут профессор зашёлся в мучительном кашле и, отдышавшись, добавил. — Несмотря на прямое родство, мне, похоже, не светит его долголетия.
Даниэль не нашёлся, что ответить. Видимо, в обмане своего учителя он не видел смысла.
— Когда я был немногим старше тебя, — продолжал профессор Метц, — когда только девочки появились на свет, один мудрый человек заразил меня простой идеей — он сказал, что природу можно обмануть. В самом конце прошлого века он верил, что пройдёт время и в обществе появится сверхмораль. Прошло тридцать пять лет, и я вижу, что мудрец ошибся. С каждым годом мораль общества всё больше скудеет и однажды её не останется вовсе. Но тот мудрец верил в человечество, верил в торжество всеобщей братской любви. Он хотел повернуть время вспять, убить смерть и воскресить мертвых. Что ж, это я и сделал. Но я совсем позабыл слова другого мудрого человека. Одни считали его святым, другие кляли как беса, и все они были неправы. Тогда я не понял, почему он говорил это мне, ведь я был не одной с ним веры. Только теперь я понял — именно поэтому он и произнёс мне те слова.
— Так что же он сказал?
— Что грешно идти против Бога. Да, мой мальчик, теперь, в ожидании собственной кончины, я, ученый до мозга костей, признаю, как был тщеславен. Десять лет назад я помог наделить больное мертвое тело жизнью, и теперь оно выставлено на всеобщее обозрение. Мертвое имитирующее жизнь — только подумай, насколько это противоестественно. И я же отвоевал у старухи с косой своих дочерей. Вот только в тот момент, когда жизнь уходила из них по капле, я не думал о последствиях.
— О чём вы, профессор? Ведь ничего страшного так и не произошло.
— Посмотри на них, Даниэль, — требовательно обратился к нему Метц. — Помнишь, когда Лили и Сандра были рыжими зеленоглазыми пышечками, какими добрыми и ласковыми девушками они были. Но по моей воле они обе потеряли прежнюю внешность. Из-за этого Лили стала слишком легкомысленной, а Сандра слишком жесткой. Что бы я им не говорил, но они не близнецы более, они — антиподы, совсем разные люди. И им обеим по тридцать пять лет.
— Я помню профессор.
— Ты помнишь… А что ты видишь? Глядя на Лили сколько ты дашь ей лет? А Сандре? Даниэль, со дня операции они ведь ни на миг не изменились.
— Что вы имеете в виду? — нахмурился Гольдхаген, явно не понимая, к чему ведёт его учитель.
— Конечно, за пятнадцать лет ты привык видеть их такими каждый день, и, наверное, совсем не обращаешь внимания на то, что они совсем изменились. Лили по-прежнему выглядит двадцатилетней девушкой, а Сандре нельзя дать больше двадцати пяти. Даниэль, ведь они совсем не стареют.
— Профессор, мне кажется, в их возрасте рано говорить о старости.
— Подожди, пройдет время, и ты будешь слышать за своей спиной завистливый шепоток — одной ногой в могиле, а женился на молодой. Будь готов, что скоро тебя и Сандру будут воспринимать именно так. А когда ты доживешь до седин, люди будут думать, что ты ей просто отец. Да, Даниэль, новая физиология, которую я заложил в своих дочерей, не доступна простым смертным вроде нас с тобой. Я даже не знаю, постареют ли они когда-нибудь, а умерев однажды, умрут ли снова?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});