Мы сняли повязку с головы лесоруба и побрили его голову. Он, разумеется, проснулся, но мы ему объяснили наши действия лекарской надобностью. Этого оказалось для него достаточно.
Герболио густо намазал больному голову какой-то вонючей мазью — средством для укрепления волос, как я позже выяснил, — и мы замотали ее толстым слоев бинтов, соорудив некое подобие халифатской чалмы.
Только мы успели закончить секретные лекарские процедуры, как в коридоре раздался многоголосый женский вой и плач. Надо сказать, что эта палата всей больнице была известна, как палата для умирающих. Поэтому, узнав, куда поместили их ненаглядного сына, жениха, племянника женщины начали предварительную репетицию оплакивания. К ним тут же вышел Герболио и в ласковых выражениях известил собравшихся, что своим воем они мешают спать их выздоравливающему чаду. Плач сменился ликованием и толпа родни, громко радуясь, на цыпочках покинула больницу.
Герболио со вздохом облегчения вернулся в палату и опять посмотрел на меня.
— А почему ты в простыне?
— Мантия вся мокрая от пота была — я ее и снял. Запасная дома, но до него еще дойти надо, — пробурчал я.
— Ходить не надо. Я пошлю кого-нибудь. Принесут. Ты два дня отдыхаешь. И без разговоров, — прикрикнул он. — Сгореть хочешь досрочно?! Это не обсуждается, — секунду помолчал и, как всегда ехидно, пообещал, — а вот разговор… и до-о-о-о-олгий, отдыху твоему не помешает.
Глава 20
Разговор с Герболио, вопреки его угрозам, получился совсем не долгим. Его не интересовали подробности, как я это делаю, что при этом вижу, кто первый заметил, и кто чему учил. Его больше интересовало, что я могу практически, и чем это поможет жителям города. То, что я сделал это впервые, его не смутило — раз получилось, значит, умеешь. Случайность в таком сложном случае, как у лесоруба, — это нечто просто невероятное.
После отправки родственников бывшего умирающего восвояси, мы перешли в кабинет знахаря на втором этаже. По пути он распорядился перевести страдальца в палату выздоравливающих, а кому-то из персонала сходить к тетушке Матриде за сменной мантией для меня. В этот ранний час длиннющий коридор двухэтажного кирпичного здания больницы был пустынен, темен и тих. Толстые деревянные плашки пола еще не поскрипывали под шаркающими шагами больных и не отзывались барабанной дробью на торопливую твердую поступь персонала. Спокойствие и умиротворение еще властвовали над зданием, но уже готовы были уступить место деловитой суете, гомону и мельтешению отягощенных заботой людей.
— Кламире придется сказать, — откинувшись на спинку кресла и задумчиво постукивая пальцами по подлокотнику, сказал знахарь. — Девочка она умная — если сразу не поняла, то скоро обязательно все поймет.
Пару минут мы помолчали. Я просто расслабился и сидел, даже не пытаясь отлавливать ленивые обрывки мыслей о всяких пустяках, всплывающих в сознании. Знахарь о чем-то глубоко задумался. В сонной тишине я уже начал было задремывать, когда Герболио прервал молчание и смущенно — смущенно! Герболио! — спросил.
— У нас в городке есть несколько инвалидов. Не желает ли господин целитель потренировать на них свое умение? — «господин целитель» он произнес совсем не ехидно, как ожидалось, а даже уважительно. Хотя «уважительно» и «Герболио» — эти понятия, насколько я узнал знахаря, никак не должны были уживаться вместе. — Не скрою, — продолжил он, — они мои близкие друзья, которым я когда-то не смог помочь, а на королевских целителей они рассчитывать не могли.
Он с волнением ожидал моего решения, а мне, после удачи с лесорубом, было настолько интересно применить новые знания на практике, что я готов был прямо сейчас идти исцелять всех инвалидов Сербано и окрестностей. Увидев на моем лице написанное огромными буквами «СОГЛАСЕН», он с облегчением вздохнул, торопливо встал и, достав из шкафчика на две трети заполненную бутылку старого вина, наполнил им три серебряных стаканчика, появившихся из того же источника.
— Сейчас Кламира подойдет, — пояснил он мое недоумение по поводу третьего стаканчика, — она, в некотором роде, тоже участник.
Ждать пришлось недолго. Вскоре в дверь постучали и, получив разрешение войти, к нам присоединилась упомянутая одногруппница.
— Скажите, если можно, конечно, — недолго сдерживая собственное любопытство, робко спросила она. — А что это было?
— Сейчас все поймешь, — сказал знахарь. — Ну-ка, подняли кубки, — дождавшись, когда мы возьмем стаканчики, он поднял свой и произнес, — за целителя Филлиниана! — и одним махом выпил.
Я последовал его примеру и, поставив стаканчик на стол, посмотрел на Кламиру. Та не пила и неотрывно смотрела на меня. В ее глазах я увидел такое восхищение и обожание, что… Конечно, в первую минуту это мне очень понравилось. Кто откажется быть объектом восхищения и обожания? Это же так здорово. Некоторые лицедеи, насколько мне известно, жить не могли без этого. В буквальном смысле. Как только внимание капризной публики отвращалось от них — они очень быстро спивались и умирали. Чтобы удержать это внимание некоторые готовы были на все — на самые мерзкие поступки и скандалы, лишь бы о них говорили снова и снова. Неважно, в каком контексте. Главное, чтобы не забыли. Другие же, напротив, быстро уставали от такого внимания и старались всячески его избегать.
За эту минуту, пока смотрел в глаза Кламиры, я многое понял в поведении Вителлины. Понял, почему она старательно избегала людных улиц и собраний, незаметно для окружающих морщилась, когда прохожие слишком уж бурно выражали ей свое восхищение, а также, чем моя скромная особа привлекла ее. Именно тем, что она не увидела в моих глазах восторга преданного пса. Нет. Я не разочаровался в себе, и самооценка моя ничуть не упала. Не все ли равно, собственно говоря, какое именно павлинье перо из хвоста, который мы широким и цветастым веером гордо разворачиваем перед дамами, привлекло ее внимание? Месяц мы были вместе, и нам было хорошо. Было бы плохо — пресечь наши встречи ей бы ничего не стоило.
Я подошел к Кламире, вынул стаканчик с вином, к которому она так и не притронулась, из ее руки, поставил на стол, а потом, взяв одногруппницу за плечи, хорошенько встряхнул.
— Кламира! Очнись! Я все тот же Филин.
— Да-да-да… — часто-часто, мелко-мелко, закивала она, — я помню Фил…линиан.
— Просто Филин, Кламира. Мы же друзья!
Огонек восхищения приутих в ее глазах, но, к сожалению, не исчез совсем. Меня охватило тоскливое чувство потери. Я терял подругу. Взамен приобретал поклонницу, но поклонницы и поклонники мне были совсем не нужны. А вот друзья… — они на рынке рядочками не лежат. Пара за медяк — пучок за серебряк. В данный момент поделать ничего было нельзя, и я понадеялся на время, которое многое лечит. Может быть, излечит и лекаря Кламиру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});