Читать интересную книгу ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО - Аркадий Ваксберг

Эти работы велись давно, еще с довоенных лет, и в Советском Союзе, но ощутимого результата пока не приносили. Практически все, кто прямо или косвенно участвовал в советском проекте по расщеплению атомного ядра до войны и в начале войны, за исключением, пожалуй, Петра Капицы, были евреями (впрочем, Сталин по ошибке считал евреем и его): Матвей Бронштейн, Яков Френкель, Лев Ландау, Евгений Лифшиц, Наум Мейман, Исаак Померанчук, Владимир Векслер, Юрий Румер, Исаак Кикоин (Кушелевич), Яков Зельдович, Юлий Харитон, Аркадий Мигдал, Илья Франк, Бенцион Вул, Герш Будкер и ряд других ученых того же происхождения. (Этнический русский Андрей Сахаров был тогда еще молод, позже он присоединится к работе своих коллег и станет «отцом водородной бомбы».) Многие из них были арестованы в годы Большого Террора, а затем выпущены (кроме Бронштейна, которого успели расстрелять) по ходатайству Капицы и Нильса Бора[22].

Все они, естественно, были известны коллегам во всем мире, и Сталин весьма рассчитывал на «содружество ученых», чтобы выудить у продвинувшихся в разработке иностранцев информацию, которая ускорила бы создание атомного оружия и в Советском Союзе, тем более что большинство американских исследователей, занятых той же проблемой, во главе с Эйнштейном, тоже были не без греха по части этнических корней. Посылать для этого кого-либо из своих ученых в Америку Сталин, разумеется, не решился: еще, чего доброго, сбегут или хотя бы разгласят государственную тайну. Но найти какой-либо неожиданный ход, с помощью которого можно было бы выкрасть у американцев атомные секреты, склонить зарубежных ученых-евреев к сотрудничеству с Советским Союзом – главным защитником мирового еврейства от уничтожения, – такая задача была поставлена Сталиным перед Берией, возглавлявшим могучее лубянское ведомство.

И вполне естественно, что тот обратил свои взоры на ЕАК, бывший под его полным контролем.

Тут Кремлю с Лубянкой улыбнулась фортуна. Впрочем, не исключено (даже более, чем вероятно!), что фортуну тоже хорошо подготовили советские агенты в Америке. Еврейский Антифашистский Комитет получил приглашение прислать делегацию в Соединенные Штаты для поездки по стране и встреч с еврейскими общественными организациями. Явно не без подсказки толково делавших за океаном свое дело лубянских товарищей приглашение поступило от Американского комитета еврейских писателей, художников и ученых, во главе которого был Альберт Эйнштейн, а членами состояли писатели Шолом Аш, Лион Фейхтвангер, Говард Фаст, Лилиан Хелман, журналист Бенцион Гольдберг (зять классика литературы на идиш Шолом-Алейхема) и другие известные личности – известные не только своим талантом, но симпатиями к Советскому Союзу, а некоторые – своим безоглядным и безграничным просоветизмом. Таким образом, гости попадали в надежные руки совершенно «своих», которые обеспечили им все необходимые контакты с нужными людьми и организациями, кровно заинтересованными в общем успехе.

Пропагандистская цель поездки, прежде всего, – сбор денег на закупку вооружения, продовольствия, медикаментов – ни от кого не скрывалась, но она ни у кого и не могла вызвать никаких подозрений и возражений: такая акция в чьих угодно глазах выглядела вполне естественной. Подобная задача, поставленная перед теми, кому разрешили бы откликнуться на приглашение американских евреев, была вовсе не только декоративной, а жизненно необходимой. И все же, даже она не шла ни в какое сравнение с задачей тайной и главной: перебросить мост между физиками – теоретиками и практиками – двух стран для получения информации, позволяющей как можно скорее осуществить советский атомный проект.

Ни один неспециалист ничего подобного сделать, конечно, не мог, но повлиять на умы и чувства своих собеседников, убедить их не только в том, что в Советском Союзе нет никакого антисемитизма, а более того, – что он, и только он, надежный гарант и защитник интересов евреев во всем мире и что поэтому ему надо помогать всеми доступными средствами, – такая задача посланцам была по плечу. Если только, конечно, они обладали достаточным шармом, способностью убедить тех, с кем встречаются, в искренности своих заявлений.

Соломон Михоэлс лучше, чем кто-нибудь, подходил для этой роли, хотя его, артиста, ни разу не выступавшего на театральных подмостках Америки, там мало кто знал. И все же кому, как не ему, председателю ЕАК, было откликнуться на приглашение и стать первым посланцем советских евреев в страну, где евреи – выходцы из прежней Российской империи – завоевали высокие позиции во всех областях жизни? Но кроме того он обладал неслыханным актерским обаянием, был несравненным оратором и темпераментным собеседником, отличался большим полемическим даром, словом, обладал буквально всеми качествами, необходимыми для выполнения и фасадной, и тайной задачи. Притом – ничуть не кривя душой: ведь он действительно не имел никаких оснований скорбеть о плохой участи евреев под солнцем Сталинской конституции и усомниться в протекционизме советских властей по отношению к еврейскому меньшинству. И конечно, ему на самом деле и в голову не пришло бы заподозрить Сталина в повороте к государственному антисемитизму.

Кандидатура Михоэлса в Кремле никаких сомнений не вызвала, обсуждалась кандидатура второго члена делегации: вакансий было всего две. По логике вещей вторым должен был быть ответственный секретарь ЕАК и, по совместительству, сотрудник Лубянки – Шахно Эпштейн. К тому же он долго жил в Америке, сотрудничал в еврейской печати Соединенных Штатов, был знаком в этой стране со множеством людей. Но, видимо, это было и минусом: никто не мог поручиться за то, как именно он использует там свои связи. Выбор пал на поэта Ицика Фефера, члена партии с почти двадцатипятилетним стажем, который уже успел себя проявить как надежный сексот.

Никто не знает в точности, какой разговор имел Берия перед отлетом делегации с ее членами, но в том, что разговор имел место, притом и с двумя сразу, и с каждым порознь, – в этом можно не сомневаться[23]: слишком уж ответственная, беспримерно ответственная, задача возлагалась на них. Хотя даже на закрытом заседании суда девять лет спустя будет сказано, что беседу вел только секретарь ЦК Щербаков[24], но этот деятель занимался идеологией и пропагандой, атомные секреты в его компетенцию не входили.

Со слов своего отца, крупнейшего функционера и аса советской внешней разведки генерала Павла Судоплатова, его сын Андрей сообщает, что «перед поездкой в Соединенные Штаты Михоэлса (Михоэлса одного, а не вместе с Фефером. – А. В.) вызвал на Лубянку Берия и проинструктировал его, как завязать широкие контакты с американскими евреями»[25]. Сам Павел Судоплатов утверждает, что Берия точно определил главную задачу советско-еврейских посланцев: «убедить американское общественное мнение, что антисемитизм в СССР полностью ликвидирован вследствие сталинской национальной политики»[26].

Вопреки своей воле и, возможно, не сознавая в полной мере, какую миссию ему на самом деле придется исполнить, Михоэлс фактически становился посланцем спецслужб, которые доверили ему выполнение одной из самых грандиозных по масштабу секретных операций. На помощь Михоэлсу в этом деле были мобилизованы лучшие и опытнейшие агенты, работавшие в Америке, прежде всего резидент НКВД в Вашингтоне, генерал Василий Зарубин, его жена Елизавета Зарубина (по первому мужу Лиза Горская, в девичестве Розенцвейг) – одна из самых результативных советских агенток, блестяще владевшая несколькими языками (в двадцатые годы она выдала на смерть Лубянке своего тогдашнего любовника Якова Блюмкина – убийцу германского посла Мирбаха и близкого сотрудника Троцкого), генерал Гайк Овакимян, а также резидент в Сан-Франциско, работавший под крышей вице-консула СССР, Григорий Хейфец, многоопытный советский шпион, проявивший себя до этого не в одной стране и имевший в Америке огромные связи. «Наводку» осуществляла также проверенный агент НКВД – Маргарита Коненкова, жена очень почитаемого в Америке русского скульптора-эмигранта Сергея Коненкова, охмурившая своими любовными чарами самого Альберта Эйнштейна, в душу которого предстояло проникнуть Соломону Михоэлсу – растрогать, обворожить… Знал ли Михоэлс, в какие сети его вовлекли и в какую игру он играет? Вряд ли – знал, но догадывался несомненно. Доказательством тому служит его письмо жене Анастасии Потоцкой, написанное перед самым отъездом в Америку (семья Михоэлса находилась тогда в эвакуации, в Ташкенте): «Снова и снова припадки отчаяния и одиночества – и деться мне от них некуда. Не знаю, что делать, чтобы отделаться от гнетущего чувства. ‹…› Много-много передумал я за эти дни. ‹…› Здесь (в Москве. – А. В.) выявилась картина весьма тяжелая и сложная той обстановки, в которой мне придется очутиться фактически одному. Ибо мой агорой коллега (так безлично, выражая этим свое отношение к нему, называет Михоэлс хорошо известного адресату письма – Ицика Фефера. – А. В.), который едет вместе со мной, вряд ли может явиться опорой мне и подмогой. А сложность растет там с каждым днем. Придется нырять. Но ведь это не роль. Здесь провал немыслим – это значит провалить себя, обезглавить себя. Любимая, мне тяжело и тоскливо»[27].