Он выключил бритву, привычно сунул в ящик стола, вытряхнул на ладонь и вбил в щеки несколько капель дешевого одеколона с резким цветочным запахом, поморщился.
— Черт, никак не соберусь принести приличный лосьон!
И без всякого перехода продолжил:
— На рассвете вышел, и не на станцию, а в лес, у него там тайник в дупле, только собрался закладку делать, тут мы его и взяли!
— А что прятал?
Саша озабоченно провел рукой по щекам.
— Интересную штуку.
Крылов не торопясь отпер сейф, вытащил газетный сверток, медленно развернул. В руках у него оказался зеленый мешочек из плотной, энергозащитной ткани с застежками, крючками и тесемочками, точно такой же, как изъятый в квартире Петренко, только туго набитый.
— Ознакомься! — Зеленая колбаска тяжело шлепнулась на стол.
Я распустил «молнию» и извлек из скользкого нутра три прозрачных целлофановых пакета, сквозь которые хорошо просматривалось содержимое: свернутые в трубку иностранные банкноты, золотые монеты, тусклое приисковое золото — песок и самородки.
— Тысяч на сорок?
— Пожалуй, — кивнул Крылов и зевнул. — Вот мой рапорт, вот протокол изъятия, вот объяснение Золотова.
Рядом с золотом и валютой легли исписанные неровным почерком листы грубой, почти как оберточная, бумаги.
— А я пошел спать.
— Как он все объясняет? — спросил я, не прикасаясь к материалам.
— Как обычно: беззаконие, провокация, подкинули.
Крылов слегка улыбнулся.
— Поначалу трепыхался, сила в нем есть, хотя с виду не скажешь. Потом скандалил, телефон требовал, грозился всех с работы поснимать. Скукотища.
Он снова зевнул.
— Ну, я пошел.
— А кто будет со мной работать?
Александр задумался.
— Волошин после суток. Полугаров сидел со мной в засаде, от Трифонова толку мало, Гусаров на учебе...
Он махнул рукой.
— А что делать? До обеда я продержусь...
Я объяснил.
— За два часа справишься.
Крылов вздохнул.
— Считай — уговорил. Деваться-то некуда.
Вернувшись к себе, я оформил постановление о производстве обыска, зашел к прокурору, доложил обстановку.
— Вот видите, что получается, — нравоучительно проговорил шеф. — Простое на первый взгляд дело оказалось разветвленным и запутанным. — Он размашисто расписался, подышал на плоскую печать со складной ручкой-петелькой. — Потому они и хотели вас скомпрометировать, вывести из игры. Так?
— Так, — я кивнул.
— Значит, надо быть осмотрительным, проявлять бдительность, избегать двусмысленных ситуаций. — Белов оттиснул печать на своей подписи, протянул постановление. — Делайте выводы, Юрий Владимирович!
И когда я уже шел к двери, сказал:
— Будьте внимательны, у валютчиков бывают довольно хитроумные тайники!
Этому меня учили еще на третьем курсе университета, но шеф искренне верил, что дал чрезвычайно ценный совет.
На обыск я взял практикантов. Золотовы жили в центре — десять минут ходьбы от прокуратуры. Крылов скрупулезно выполнял задание — когда мы подошли к добротному пятиэтажному зданию, нас уже ждал участковый — молодой младший лейтенант в неловко сидящей форме.
На третьем этаже я позвонил в пятьдесят вторую квартиру.
Открыл Золотов-старший. Узнав о цели нашего прихода, он страшно возмутился и бушевал минут десять, крича, что нет закона, по которому можно измываться над людьми, если у них в доме произошел несчастный случай. Он угрожал самыми ужасными карами, называл фамилии ответственных должностных лиц, предрекал мне скорое увольнение с работы и привлечение к ответственности за злоупотребление властью.
Слушая гневный монолог, я подумал, что звонить от имени Чугунцова вполне мог сам глава семейства, все необходимые для этого качества у него имеются.
— Жаловаться вы имеете право, куда сочтете нужным, — прервал я его, улучив момент. — Я несу полную ответственность за свои действия. Так же, как и вы за свои. А теперь ознакомьтесь с постановлением и распишитесь.
Мать Золотова — серая, невзрачная женщина — испуганно наблюдала за происходящим, но в разговор не вмешивалась: в семье она не имела права голоса.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Валерий Федорович занимал отдельную комнату. На ковре над кроватью висела фехтовальная маска, под ней, наперекрест — рапира и шпага. Много фотографий хозяина, в основном портреты, глаза картинно прищурены, обязательно присутствует сигарета. Несколько безвкусных ваз отражали представление Золотова о прекрасном.
Обыск продолжался несколько часов. Почти ничего интересного, кроме нескольких обрезков плотной зеленой ткани, обнаруженной в шкафу за рядами книг. Участковый заметно удивился, когда я включил их в протокол, а Золотов презрительно скривился: «Она же по рублю за метр, тут всего-то копеек на пять! При всем желании дело не раздуете!»
В письменном столе полнейший беспорядок, уйма всяких бумаг, навалом — альбомов с фотографиями.
— Валера любит фотографироваться, — тихо пояснила мать, когда я перелистывал толстые картонные страницы. — Одно время вообще только этим и занимался.
На всех снимках красовался вальяжный и значительный Валерий Федорович в окружении легкомысленного вида девиц или преданных сотоварищей. Разнообразия он, похоже, не признавал.
Между альбомами затесалась общая тетрадь в зеленом переплете. Я раскрыл первые страницы.
«20 февраля на большой перемене Большаков сказал, что Алехина дура. Слышали Минеева и Дозорцева».
Что это такое? Я бегло просмотрел все девяносто шесть листов.
«Громов курил в туалете... На вечере Зайцева и Китаев заперлись в пустом классе и целовались... Фаина целый урок просидела в спортзале с физруком, домой пошли вместе... Ермолай рассказывал, что в шестьдесят втором украл кольцо из комиссионки на Ворошиловском... Вершикова получала товар у Нюськи, продавала в «Комфорте», часть через Марочникову сдавала в «Фиалке»... Шах говорил про Семена Федотовича, кличка Полковник, который миллионами ворочает...»
Сплетни, слухи, обрывки подслушанных разговоров записаны аккуратным почерком, разными чернилами, очевидно в соответствии с какой-то системой классификации. На последних страницах в основном мелькают фамилии Вершиковой и Марочниковой.
— Пиши, — сказал я ведущему протокол Петру. — Тетрадь в зеленой обложке девяностошестилистовая, на первой странице фраза «5 сентября Воронов прогулял химию, ходил в кино на «Великолепную семерку», последняя запись: «После Нового года Шах показывал Вершиковой камни, в скобках — бриллианты, вопросительный знак, она, дура, не определила — какие и на какую сумму. Где они сейчас?»
Золотов-старший никак не комментировал находку, глянув на его застывшее напряженное лицо, я не стал класть тетрадь на стол, а дал держать участковому.
В нижнем ящике секретера под ворохом всякого хлама лежал плоский, завернутый в ватман пакет. Когда я его развернул, с глянцевых листов ударили в глаза розовые груди, колени, ягодицы... Те самые журналы, о которых говорил Золотов. Рядом — красная пачка из-под фотобумаги. Ну-ка, посмотрим...
Вот сволочь! Я бросил пачку обратно. Еще один из многочисленных крючков, которыми он держал своих подруг. Веселая вечеринка, «заморская» выпивка, «финская» банька, оргии на манер древнего Рима плюс увлечение фотографией и скрытая камера.
— Что там? — полюбопытствовал участковый.
— Фотографии в пачке, опечатанные на месте обыска печатью следователя и скрепленные подписями понятых, — продиктовал я Петру, заклеивая пакет и опечатывая бумажную бандерольку. — Распишитесь вот здесь.
— Делать нечего, вот и забирают все подряд, — снова подал голос Золотов-старший. — Ничего, сейчас я сяду и напишу везде, куда надо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Он брюзжал до тех пор, пока из шифоньера в гостиной я не извлек толстую амбарную книгу, прошитую, с тщательно пронумерованными страницами.
«Мамонов вернулся из командировки семнадцатого, а на работу вышел двадцатого, билет выпросил на вокзале... Черноплавский выписал материальную помощь Ивашиной, деньги она отдала ему на угощение комиссии из министерства... После субботника Черноплавский с Мамоновым заперлись в кабинете, вышли навеселе, за углом к ним в машину села Ивашина...»