Переговоры зашли в тупик. Напоминать Грише про детей не стоило, он своих пацанов даже толком не похоронил. Я видела, как на его щеке заиграл желвак. Как-то нехорошо мне стало. Похоже, мы все не ожидали, что здесь столько бабья окажется. Мы договаривались войти тихо, ну максимум — положить часового, выражаясь языком партизанским. Если бы не мудила Комаров, затеявший пальбу, они бы не повылазили...
Чуяла я, что дело пахнет керосином!
Тут вперед снова полез наш «миротворец». В дурацкой тюбетейке, в серой, задубевшей от пота футболке Белкин меньше всего походил на уважаемого хирурга. Мне с самого начала стало ясно, что помирить он никого не способен. Напротив, из-за таких, как он, «и вашим, и нашим», волевой напор Жана мог пройти даром.
— Мы не будем стрелять, если вы поделитесь...
— Ага, вы уже раз обещали! — В руках шабашников появились куски арматуры. Мне показалось, там был еще один ствол, но ручаться я не могла. В кошмарном синем освещении тени скакали, предметы постоянно вытягивались и укорачивались вместе с тенями. Кроме того, пот буквально заливал глаза. Я не успевала промокать лоб и веки платком.
— Кирилл, отойди! — гаркнул Жан. — Шо ты с ними церемонишься?
Молдаване осмелели, чувствуя, что первая атака захлебнулась. Я никак не могла их сосчитать; кто-то все время то входил, то выходил.
— Эй, мужик, я же тебя помню, — обратился Григорий к грузину с ружьем. — Ты же не с ними, я помню. Вы с Тарасовым кабель прокладывали, верно ведь? Чего ты их покрываешь, красавчиков?
— Я с Тарасовым в одном отделе, — проворчал грузин. — Никого я не покрываю, но мы тут такие же люди. Вы там позабыли, кто вы есть, за чей счет заборов понатыкали, так вот познакомьтесь с народом.
— Это кто народ? — вякнула наша певичка-«селедка». — Дядя, это ты народ? Мы своим трудом, честно дом строили, не то что некоторые!...
— Я к тебе, шалава, на «ты» не обращался, — отрезал грузин. Ружье он не опускал, продолжал целиться в Гришу.
— Это ты, птичка, стало быть, честно, а мы — воры? — засмеялись из толпы.
— Люся, я тебя умоляю... — накинулся на «селедку» ее хахаль. Он бросил свои канистры, пытался оттеснить певичку к гаражу, а может, и сам задумал свалить. Но «селедка» вырвалась и буквально потащила его за собой.
— Потому что! — визжала она, обращаясь к славянам. — Эти хоть строят, а вы? Вы привыкли все тырить, как при советской власти, да! Я знаю, у меня брат в вашем тресте работает. Вы прожираете деньги, которые на лагерь детский отпущены. Лагеря давно нет, а вы его по документам оформляете, налоги списываете! Пишете в документах, что дети оздоравливаются, а сами семейки на лето пристроили! Которое лето подряд! Эти руины давно должны были снести, а вы только пишете, что ведете демонтаж! Совсем обнаглели, на тачках родню сюда катаете, пионерские бараки вскрыли, общежитие устроили! В поселок люди отдохнуть от города приезжают... А кто вам разрешал кухню включать, котлы, водогреи? Электричество бесплатно палите, пирсы все своими бутылками загадили, костры жжете! Что, не так, что ли?!..
Я слушала ее бесполезный треп вполуха. По сути, «селедочка» была совершенно права, но сию секунду ее обличения пришлись явно не к месту. Я сама ненавижу, прямо трясусь вся, когда приходится сталкиваться с подобными типами. Я их называю «майонезные банки». Это потому, что они вечно таскали на работу в свои вшивые НИИ салатики в баночках. Они их жадно заглатывали, спрятавшись между приборами, так жадно, что лопатки ходуном ходили. А потом бежали баночки свои мыть, словно с анализом мочи в очередь к рукомойнику, и не дай бог разбить! Это ж орудие производства, в баночке сейчас чаек заварен будет, а там, глядишь, день и пролетел...
Я все это знаю и помню. Наша певичка в годы оные в люльке качалась, а Тамара уже вовсю родной НИИ и родную парторганизацию раскачивала. Пока «майонезные банки» между списанными осциллографами, ссутулясь, лопатками шевелили, я первый кооператив по художественному литью затевала... Но надо же, как девочка реально мыслит, неужели правы генетики, и ненависть к стадам лоботрясов передается и поколению пепси? Тогда нам, старикам, ексельмоксель, не страшно уходить!
Я подумала, родное сердце, есть что-то знаковое в сегодняшнем приключении. Словно с работы не уезжала, словно на двадцать лет назад откинулась. «Майонезные банки» встали нам поперек дороги. Это они, черви, придумали накручивать и останавливать счетчики, они растаскивали по субботам достояние родины по своим мизерным участкам, это они колебались до последнего, готовые лизать пятки любому режиму, рыцари долгополых халатов, магнитных шашек и сальных анекдотов...
Зато здесь они глотки рвут. Ой, я не могу! Ведь покусились на их святое, и затык не в воде, разумеется. «Майонезные банки» всегда бесятся, когда им указывают их законное место, в раздевалке, между старыми отключенными приборами...
Но поддерживать «селедку» мне было неинтересно. Гораздо интереснее оказалось следить за пальцами сержанта Комарова. Он как вырвался вперед при первом натиске, так и стоял, родимый, горбился слегка, но ни шагу назад. Руки заложил за спину и на ощупь набивал обойму «Макарова».
— А от вас, одна чистота?! — перебил «селедку» седой тощий мужик в кепке с эмблемой «Зенита». — Испражняетесь, поди, розами? Да от вас вообще не продохнуть! Все леса, все пляжи застолбили, простому человеку отдохнуть негде...
— Бухнуть вам, скотам, негде!
Бедненькая Тамара Маркеловна чувствовала приближение теплового удара. В ушах звенел колокол, все настойчивее и чаще, с периферии зрения наползали темные круги. Внезапно я пожалела, что пистолет Комарова не у меня в руках. Комаров вел себя как-то подозрительно тихо. Топтался на месте, глядел себе под ноги, как застигнутый за подглядыванием детсадовец. Если бы его пушка оказалась у меня в руках, я бы перемирию живо положила конец.
Дело в том, что мы уже не могли так просто отступить. Это походило... Ну, я не знаю, на встречу двух ветвей эволюции, что ли. Молдаване вооружились дубинами с торчащими гвоздями, камнями, у некоторых были ножи. Русские, или кто они там, все равно держались особняком, но именно среди них находился мужчина со вторым ружьем.
У нас просто не оставалось выбора. Сегодня они сидят тихо на кухне, а завтра осмелеют и попрут в поселок. Если грызунов не придавить сегодня, завтра, родное сердце, они не подпустят тебя к твоей же тарелке...
Дело пахло кровью, черт подери!..
— Ну, шабаш! — произнес Комаров, спуская курок. Двоих он завалил с ходу, молоденьких мальчиков, оба так и отлетели. Один спиной на щит навалился, проломил, кровища хлынула. Второй согнулся, скорчился. Только после этого остальные бросились бежать. Кто подурнее — те в дом ломились, а трое или четверо — в стороны прыснули.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});