Так же, как и в случае истощения эго, те, кого отвергают коллеги, чаще норовят подкрепиться сладким печеньем, прибегая таким образом к успокаивающей пище[419]. Когда мы говорим, что получили эмоциональный удар, это, вероятно, не просто метафора. Мы действительно испытываем такую же боль, как от удара кулаком в живот.
Примечательно то, насколько мы восприимчивы к отверженности. Даже когда участники «Кибербола» играют всего пару минут (и прекрасно понимают, что это всего лишь компьютерная симуляция), они все равно чувствуют боль отверженности[420]. И эта боль не зависит от личностных особенностей игроков. (Она не говорит о том, что они слишком чувствительны.) Нет, в остракизме есть нечто фундаментальное и автоматическое[421]. Уильямс утверждает, что такая реакция должна быть «аппаратно-встроенной», и указывает на то, что у многих социальных животных изгнание из стаи означает смерть. Вот почему люди так реагируют. Если нам кажется, что нам грозит изгнание, мы становимся сверхбдительны в отношении тех, кто нас окружает, ища подсказки в том, как люди взаимодействуют с нами, и возможности воссоединения с группой[422]. Исключенные индивидуумы прибегают к поведению, которое повышает вероятность воссоединения с группой. Начинают подражать, соответствовать требованиям, подчиняться приказам и сотрудничать даже с теми, кто того не заслуживает (порой становясь настолько подобострастными, что готовы согласиться с мнением тех, кто явно не прав).
Если эти попытки снискать расположение проваливаются, то подвергнутые остракизму индивидуумы меняют курс и вместо того, чтобы стараться понравиться, становятся злыми и агрессивными: «Посмотрите на меня, я стою вашего внимания. Я не невидимый, черт возьми». Теперь они стремятся распространить свое влияние на других, чтобы быть замеченными.
Аутсайдеры реже готовы прийти на помощь и более агрессивны к другим, независимо от того, являются ли эти другие виновниками их изгнания или нет. Например, в одном эксперименте отвергнутые индивидуумы пытались отомстить тем, что давали ни в чем не повинному очевидцу пятикратную порцию жгучего соуса чили, прекрасно зная, что их жертва не выносит этот соус[423]. Множество трагических случаев стрельбы в школах и массовых убийств совершали те, кто чувствовал себя социально отверженным. Анализ дневников школьных стрелков обнаружил, что в 13 из 15 изученных случаев стрелявшие были жертвами остракизма[424]. Понятно, что не каждый подвергшийся гонениям устраивает массовую стрельбу, но если изгнание устойчиво, то исключенные индивидуумы со временем переживают чувство отчуждения и собственной ничтожности. Порой они избегают общества, становятся полностью подавленными и размышляют о самоубийстве. Людям необходима сопричастность группе.
Хочешь быть в моей банде?
В своей прощальной телеграмме элитному общественному клубу в Беверли-Хиллз Гручо Маркс[425] написал: «Пожалуйста, примите мою отставку. Я не хочу принадлежать ни к одному клубу, который принимает в свои члены таких людей, как я»[426].
Хотим мы того или нет, каждый из нас принадлежит к какому-либо клубу. Будучи социальными животными, мы все являемся членами клубов. Даже те из нас, кто не имеет семьи, могут назвать значимых для себя людей: друзей… римлян или даже соотечественников[427].
В конце концов, все мы являемся в членами одного очень большого сообщества – человеческого вида. Конечно, среди нас есть такие, кто не стремится быть с другими и ищет уединенной жизни отшельника, но это скорее исключение. Обычно мы хотим быть частью группы. В глубине нас живет тяга, зовущая нас быть принятыми в сообщество.
Некоторые критерии групповой принадлежности относительно внешние и не зависят от нас. Например, возраст, пол, раса, рост и национальность. Хотя порой мы пытаемся изменить даже их: врем о своем возрасте, носим одежду противоположного пола (или делаем операцию по перемене пола), надеваем обувь на платформе или становимся натурализованными гражданами иной страны. К другим группам мы сами стремимся присоединиться: сливки общества, бомонд, элита, интеллигенция или богачи.
Порой человек поневоле принадлежат к группам, к которым предпочел бы не присоединяться: беднота, неграмотное население, криминальная среда и наркоманы. Люди обычно не принимают решения о том, быть ли им членами таких групп, нравится им это или нет. Более того, нашей человеческой натуре свойственно относить друг друга к той или иной группе. Даже те, кто не хочет присоединяться ни к одной группе, составляют особую группу аутсайдеров.
Мы категоризируем других потому, что с незнакомцем проще иметь дело, когда ты знаешь, откуда он происходит. Если мы отнесли его к какой-то категории, это избавляет нас от сомнений и раздумий, как следует на него реагировать, и мы реагируем быстрее, хотя и шаблонно. Это соответствует принципам работы нашего мозга: суммировать прошедший опыт, чтобы быть готовыми к будущим встречам. Весьма вероятно, что это результат эволюции, позволяющий снизить нагрузку на обработку информации, упрощая реакцию.
Ведь когда мы причисляем человека к некой группе, это активизирует все наши стереотипы в отношении этой группы, что, в свою очередь, влияет на наше поведение с этим человеком. Увы, эти стереотипы могут быть очень далеки от реальности, особенно когда речь идет о личностных особенностях отдельного индивидуума.
Только принадлежность к группе формирует наше Я, поскольку мы автоматически отождествляем себя с другими членами.
Такими стереотипами нередко манипулируют другие группы. И мы часто имеем определенные ложные предубеждения в отношении тех или иных «чужих» групп (национальностей, меньшинств, социальных слоев, профессий и т. п.). Так, в одном эксперименте участники должны были подвергать болезненному наказанию товарищей-студентов в ходе обучения и им было позволено выбирать уровень боли, которую применять[428]. Если они «случайно» подслушали, как экспериментатор перед тем описал студентов как «животных», участники выбирали более суровое наказание. Они находились под влиянием мнения других.
Многие терпеть не могут, когда на них навешивают ярлыки, но на самом деле это в нашей природе. Мы постоянно вешаем ярлыки на других и на себя, и процесс этот сильно зависит от того, что думают другие люди. Большинство из нас оценивают других сквозь призму группового консенсуса, однако мы полагаем, что это наше собственное мнение.
Группы, к которым мы принадлежим, определяют нас. Но мы постоянно вступаем в новые, покидаем, расширяем и меняем свои группы. Люди имеют очевидное преимущество от коллективной мощи группы, как и от ресурсов и дружеского общения, которые можно разделить с другими, но членство необходимо и для ощущения самоидентификации. Только принадлежность к группе формирует наше Я, поскольку мы автоматически отождествляем себя с другими членами.
Это подтверждают работы социальных психологов, например Анри Тэшфела, бывшего главы моей кафедры. До того как он в 1960-х перебрался в Англию, в Бристоль, Тэшфел жил во Франции. Он был французским военнопленным, захваченным немцами во время Второй мировой войны. Тогда-то он и стал свидетелем кошмара групповых стереотипов. Фактически Тэшфел был польским евреем, но ему удалось сохранить это в тайне от немецкой тюремной охраны. После войны Тэшфел посвятил свою жизнь изучению групповой психологии. В своем исследовании, которое уже стало классикой, бристольские школьники (разбитые на две группы случайным образом – путем подбрасывания монеты) кардинально изменили характер своего обращения друг с другом[429]. Члены одной группы, то есть «свои», были приветливы друг с другом, делились ресурсами, но относились очень враждебно к «чужим», хотя все они учились в одном классе.
Что у тебя в глазу, брат?
Джейн Эллиот, учительница третьего класса из Айовы, США, фактически на пару лет опередила исследование Тэшфела. Она обучала детей, чьи родители принадлежали к среднему классу американцев[430]. Джейн со своими школьниками как раз изучали д-ра Мартина Лютера Кинга-младшего[431], когда 4 апреля 1968 года пришла новость, что этот борец за гражданские права убит. Дети не были знакомы с проблемами дискриминации и не понимали, почему кто-то захотел убить этого человека. На следующий день Эллиот задумала провести в классе смелый эксперимент, чтобы объяснить детям, что такое дискриминация. Она сказала классу, что есть доказательства, будто дети с голубыми глазами превосходят детей с карими глазами.