Читать интересную книгу Убитый манекен : сборник - Станислас-Андре Стееман

Но почему совершена эта кража, зачем понадобилось это глумление?

И снова все объяснялось одним словом: дурачок!

Чего только нельзя ожидать от умалишенного с его непредсказуемыми реакциями? Убить манекен! Не следовало ли в этом деянии видеть поступок именно безумца? Это было, несомненно, самое бесспорное решение: подчиняясь побуждению, известному только ему — и непонятному, неразумному в глазах простых смертных, — Жером, дурачок, камнем или булыжником разбил витрину, схватил манекен, предмет его неприязни, изрезал его ножом и отнес на железнодорожный путь. Может быть, в его восковом лице он узнал кого-то из своих врагов, порождаемых его больным воображением?

Так размышлял Эме Малез, машинально направляясь в сторону вокзала. От придуманного им романа, от всей этой мрачной и великолепной истории «самого значительного преступления в мире» не оставалось решительно ничего… Все рухнуло, все свелось к пошлейшему событию, где нелепость разъяснялась нелепостью! У расстроенного и разочарованного комиссара не оставалось другого выхода, как под издевательскими взглядами начальника станции сесть в поезд, отправляющийся со всеми остановками в семнадцать десять.

Снова он тщательно просеял в уме все сказанное г-ном Деваном, стремясь обнаружить хотя бы малейший предлог для продления следствия.

И он его нашел.

Почему этот старик Жакоб, истинный потомок Шейлока, избавился от манекена задешево? Почему он так настаивал на том, чтобы торговец-портной забрал манекен с собой? В этом поведении не было ни малейшей связи с бессмысленным деянием Жерома, но само по себе оно было достаточно неестественно, чтобы пробудить подозрение.

Малез решил допросить старика Жакоба. Если этот ход окажется бесполезным, у него еще будет время подумать об отъезде.

Так размышляя, комиссар вышел на Церковную улицу. Он принялся искать упомянутую лавку и обнаружил ее зажатой между кузней и забегаловкой. Ее дверь была приоткрыта, словно под натиском старья, наваленного внутри и вываливающегося на тротуар. Ж-к-б Эб-рс-йн, ант-к-р, только эти буквы вывески пощадило время.

— Эй, кто-нибудь! — выкрикнул Малез, запутавшись ногой в древнем трансатлантическом корабле, коварно поставленном поперек прохода.

Беспорядочная груда вышедшей из употребления мебели поднималась до низкого потолка, и было бы невозможно пройти в глубь лавки, не вызвав опасных для жизни обвалов. Со всех сторон были навалены хромающие столы, стулья с оторванными сидениями или спинками, кресла с торчащими пружинами, сломанные и разрозненные игрушки. Манекен — и эта мысль сразу же приходила на ум — должен был быть самым ярким украшением лавки, и от этого еще более подозрительным выглядело желание владельца поскорее от него отделаться.

— Входите, входите! Не бойтесь! Еще ништо никогхта ни на кохо не патало! Што моху вам протать?

Из-за высокой резной спинки кресла вынырнул старик в черной побуревшей ермолке. Его маленькое увядшее личико напоминало высохшее яблоко, и он беспрерывно потирал свои длинные, скрюченные артритом, одеревяневшие пальцы.

— Што вам уготно? Штол Лутовика XVI? Комот эпохи Вожроштения? Если нушно, я привету вешшь в поряток.

— Мне нужен манекен, — сказал Малез.

С руками в карманах, с потухшей трубкой в зубах, со сдвинутой на затылок шляпой, большой и напористый, он уточнил:

— Портновский манекен!

Старик Жакоб не обнаружил ни малейшего волнения. Он лишь провел рукой по подбородку, а его мохнатые брови нахмурились от напряжения мысли.

— У меня ешть то, што вам нушно! — внезапно воскликнул он, подняв скрюченный указательный палец. — Уникальная вешшь с лицом ис вошка, в натуральную велишину… Минутку потерпите… Я фам доверяю макасин… Только спегаю за претметом…

Малез не верил своим ушам.

«Каков нахал! — с возмущением подумал он. — Этот бесстыжий сын Сима хочет ни больше ни меньше, как выкупить манекен у Девана и по высокой цене перепродать мне! Но в скобках замечу, что если у него действительно такой замысел, значит, он решительно ничего не знает о ночных событиях…»

Старик Жакоб уже выбегал из лавки с резвостью двадцатилетнего юноши, когда голос комиссара приковал его к месту:

— Остановитесь, господин Эберстейн! Бесполезно бежать к Девану… Проданный ему вами манекен был сегодня ночью украден и найден утром изуродованным и изрезанным на железнодорожном полотне! К тому же желательно, чтобы вы, больше не откладывая, узнали, в каком качестве я у вас нахожусь… Вот мое официальное удостоверение комиссара полиции.

Эта масса потрясающих признаний восторжествовала над невозмутимостью старика. Перестав потирать задрожавшие руки, он окинул собеседника плаксивым взглядом.

— Я жанимаюш шестной торховлей! — заговорил он трепещущим голосом. — Вы не мошете пришинять мне неприятношти иж-жа этофо!

— У меня и нет такого намерения! — спокойно возразил Малез. — Я только хочу знать, как и где вы раздобыли этот манекен…

Старый Жакоб покачал головой.

— Фы меня профели! — с упреком произнес он. — Я фаш принял за шестнохо клиента и пыл хотоф, чтопы тоштафить вам удовольштвие…

— …одурачить другого, не так ли, господин Эберстейн?

Отодвинув старьевщика, Малез встал между ним и дверью:

— Предполагаю, что в моей скромной особе вы узрели посланца самого Провидения, если, конечно, как ваш почтенный клиент г-н Деван, вы верите в Провидение? Вы с трудом переносили — по причине, которой я еще не знаю, но которую вы мне раскроете — вид и особенно присутствие манекена в этих местах… Вам удалось от него избавиться, уступив торговцу-портному… Тот живет в двух шагах… Я же чужой в деревне… Не говоря уж о деньгах, которые вы положили бы в карман, если бы ваш маленький фокус удался, разве вам не было бы лучше, г-н Эберстейн, если бы компрометирующий вас манекен оказался где-нибудь подальше от этих мест, чтобы о нем больше никогда не было слышно? Увы! Провидение со мной, не с вами…

Он наклонился к старику и схватил за отворот его затертого редингота:

— Давайте-же, я вас слушаю! Как и где вы раздобыли этот манекен?

Старик обхватил голову обеими руками, как если бы хотел укрепить ее, опасно качающуюся, на своих плечах:

— Клянушь фам…

Малезу тут удалось совершить двойной подвиг: не только раздобыть стул, не вызвав одновременно обвала, но и усесться на него, несмотря на отсутствие сидения. Может быть, и не слишком удобно, но все же у него появилось чувство господства над положением.

— Выслушайте же меня, господин Эберстейн! — произнес он размеренным голосом. — Я не очень спешу, но ненавижу слишком долго упрашивать людей даже вашего возраста. Даю вам пять минут для ответа на мой вопрос. По истечении этого срока мы отправимся с вами в участок. Может быть, там атмосфера вам покажется более подходящей для откровенности.

Старик Жакоб доблестно продержался четыре с половиной минуты, в течение которых метался по своей берлоге, как крыса, которая видит поднимающуюся вокруг нее воду. Затем он подошел к двери, закрыл ее и, в свою очередь опустившись на качающийся стул, подавленно пробормотал:

— Я фам вше шкашу…

6. Кончик нити

Закрытая дверь не пропускала дневной свет, который пробивался лишь через единственное, серое от осевшей пыли, окно, а потому старик Жакоб начал свою исповедь почти в полном мраке. Он говорил низким, приглушенным голосом, не переставая двигать длинными, худыми руками, в то время как комиссар в душе сожалел, что не может раздвоиться и насладиться в качестве зрителя зрелищем их странных переговоров среди неподвижных и призрачных очертаний наваленной старой мебели.

— Фее нашалось тве нетели нашат… Рофно шетырнатцать тней… Ф понетельник, понетельник фторого… Я тышал сфешим востухом на пороге тома, кохта потошла ошаровательная парышня и попросила в тот же тень фешером захлянуть к ней; она хотела пы протать штарые фещи с шертака.

— Уточните, господин Эберстейн, эту очаровательную барышню звали?..

— Лекопт, Ирэн Лекопт.

— Так вы с ней знакомы?

— Фител раньше. Она шивет в самом польшом томе терефни, на Серкофной площати. Кохта около шести я пошел туда, мне открыла Ирма, штарая слушанка, которую сдесь жовут «догом». Вот уш пятьтесят лет, как она служит в той шемье, и фитела роштение фсех тетей. «Парышня Ирэн фас ищет», — скашала она мне. Тейстфительно, парышня Ирэн шерес секунту фышла ис капинета, потошла ко мне и пригласила потняться фслет са ней по лестнисе…

— Короче, господин Эберстейн! Итак, вы поднялись на чердак?

Резкий и глубокий голос комиссара поднялся, как порыв ветра, нарушая ничтожные гармонии минуты.

— Та, польшой, ошень польшой шертак, иштинная сокрофищница замешательных фещей. «Фот феши на проташу», — скасала мне парышня Ирэн, профетя фпрафо от тфери. «Хошпотин Эперштейн, наснаште фашу цену». Што фам скасать, комиссар? Это пыло штарье, рашросненные харнитуры, колшеногий штул, эташерка, тва сатовых шломанных крешла, куча грошевых пестелушек. Я жанялся примерной ошенкой и, нешмотря на шифейшее шелание не ушемлять интересоф парышни Лекопт, смох претлошить ей лишь… лишь…