1920 г.
7 января. По старому стилю сегодня
25 декабря, т. е. праздник Рождества Христова. Сколько воспоминаний! И как много загробных теней сошло в нашу квартирку вчера и сегодня для того, чтобы помочь нам, несмотря на всякие испытания и невзгоды, по-христиански встретить этот дивный праздник – приход в мир Спасителя… Убога была наша вчерашняя трапеза. Но под скатертью, по старому обычаю, лежало сено и, съедая разогретый постный суп и безвкусный винегрет, мы по-своему были счастливы, благодарили Бога за счастье прошлого, за то, что он дал нам возможность еще раз здоровыми, мирно настроенными духовно соединиться со Христом. «На землю мир, и в человецех благоволение». Мира нет. Но благоволение, несмотря на все, пробивается даже у оскотинившихся, озверевших людей. Уплотнившие нас Семеновы весь день накануне Сочельника провели в ссорах и перебранке. А вчера, благодаря Сочельнику, у них в логовище царят мир и тишина. Моя Катюша ушла к ранней обедне, всю ночь не уснув, прибирая что-то в кухне, ее святых молитв хватит на всех нас, многогрешных. За вчерашним обедом у нас на столе стояли фотографии дорогих покойников, точно и они, как «во время оно», были с нами. Тамарочка украсила комнату веточками елок. Бедное дитя не увидит елки, не испытает ничего похожего на былые рождественские радости. Сестры ее – тоже. 2 февраля. Боже мой, Боже мой! Какие ты послал испытания на мою Катюшу! И за что?! Она и без того давно святая, чистая, готовая каждую минуту перейти в иной мир. Мне больно, что я не в состоянии избавить ее от грубостей и несправедливостей, сыплющихся на нее из семьи уплотнившего нас рабочего-патронщика. Если бы я вмешался, то это только усилило бы скандалы. Приходится молча все переносить.
5 февраля. В квартире сыро, холодно. У детей пухнут руки. У всех нас ревматические боли. Думали ли мы, что придется жить на положении каких-то бродячих собак.
Боже мой! Боже мой! Смилуйся не надо мною, а над моей Катей и девочками, терпящими лишения!! Если все это происходит из-за моих грехов, то накажи одного меня, а помилуй невинных моих страдальцев! Сейчас Катюша ушла на базар покупать хлеб и дрова. Уходя, на коленях она молила Тебя, Боже, помочь ей все это достать, притом по возможности по дешевке… Не могу видеть равнодушно таких молитв.
6 февраля. У нас не было хлеба. Я должен был от Яковлевых идти на базар за его покупкою. Узнав про это, Екатерина Алексеевна поднесла мне полкаравая только что испеченного хлеба. Я донес его домой еще теплым, и мы, проголодавшись, ели его с наслаждением, точно лакомый пряник. Вот до чего мы дошли!
1 июня. Вчерашний день был для меня днем неприятных впечатлений. Началось с того, что по доносу уплотнившего нас мерзавца рабочего Семенова к нам ввалилась комиссия от жилищного отдела патронного завода, отыскивая у нас три комнаты, которые мы будто бы занимаем. Когда же оказалось, что у нас всего две комнаты, то пришедшие заявили, что хотят взять маленькую комнатку Мани для семьи в 5 человек. А в комнате более чем одному человеку поместиться нельзя. Я начинаю и тут борьбу за справедливость, почти уверенный, что не выйду победителем, т. к. по существующим порядкам все и всё против нас, как причисленных к «буржуям».
2 июня. Мерзавцы Семеновы напали на мою бедную Катю (жену) и Катюшу (дочку), обвиняя их лживо, по явной нелепице, будто бы те били их крошку – дочь, бросались на нее с кулаками, а негодяйка Семенова хотела ударить Катюшу, и когда Катя закрыла собой девочку, то дважды ударила мою Катю по руке кулаком. Затем она хотела еще броситься, но даже ее муж, ругавший Катю, бросавший ей в лицо невероятно глупые обвинения, удержал свою обезумевшую мегеру. Послали за милиционером. Тогда негодяи присмирели.
28 июля. На мне и Кате белье грязное, висит клочками. Но на починку его, мытье нет времени, нет средств. Катушка ниток дошла до 1200 р. Мыло тоже бешено дорого. Прачки дерут, конечно, ужасно. Ловлю на себе ежедневно паразитов. Невозможность ходить в баню или на реку, чтобы купаться, заставляет ограничиваться вытиранием тела мокрым полотенцем. Откуда-то налезли вши, и я их не могу вывести. Начинаешь терять уважение к себе, когда заводится такая нечисть и мерзость. И выхода пока нет. Мы сидим без денег, едва наскребывая их на жалкий обед… А тут еще болезнь Кати (дочки) и упадок сил у бедной нашей труженицы Катюши (жены). Мы с нею чувствуем постоянный зуд на теле, вероятно, от грязи и паразитов, расчесывая себе тело до крови… Вот до чего мы дошли, как пали в смысле обстановки жизни… Не знаешь, что предпринять, как выйти из такого положения.
1921 г.
1 января. Сегодня советский Новый год. Бывало, при встрече Нового года сколько радостных воспоминаний, сколько горячих пожеланий теснилось у меня в душе… А сегодня там – пустыня, по ней рассеяны могилы. Ночью спалось плохо. И что же мне упрямо лезло в голову? – «Венеция» Апухтина, о которой я давно не вспоминал. От стихотворения я перешел к личным воспоминаниям о пребывании в этом сказочном городе… И вдруг встала передо мною, в блеске солнечного южного дня, царица Адриатики с заплесневелыми мраморами ее полуразвалин дворцов, в тени которых бьются волны, разгоняемые бойко бегущими пароходиками… Стало вдруг так тоскливо, что я встал, оделся и пишу, хотя еще – глубокая ночь… Право, можно подумать, что воспоминания созданы не на радость, а на скорбь человека… Подумаешь, что где-то люди счастливы, спокойны за свою личность, сыты, согреваются южным солнцем, наслаждаются красотами природы и искусства… А мы… Сейчас вот я прервал писание моего дневника («ночника»), т. к. почувствовал, что по мне ползают известные насекомые. Полураздевшись, я занялся их истреблением. Но знаю, что через час они опять откуда-то наползут – на смену павшим в борьбе со мною… И опять надо будет раздеваться, спрятавшись за занавеской моей постели от дочерей. На мне грязное, рваное белье, я давно не был в бане, на теле моем чирьи от неопрятности. Боже мой! Думал ли я когда-либо, что опущусь до такого пролетарского убожества?! А вот случилось же и это! Господь не оставляет меня своим вниманием, за эти три года проведя меня через ряд мук, унижений, испытаний. Но невольно хочется выкрикнуть к небу: «Когда же конец испытующей меня любви Твоей, о Боже правый! Смилуйся и огради меня от новых казней египетских». Но небо молчит…
2 января. В эту ночь повторился у нашей Мурочки-Каташи припадок астмы. Она стала задыхаться, холодеть, говорить о смерти. Самочувствие было настолько тяжелым, что она стала прощаться с нами, крестить нас и говорила, как бы в виде завещания: «Любите друг друга». Бедная страдалица, не выходя из дома, опять простудилась, т. к. не могла удержаться, чтобы не помогать Кате и Тамарочке по хозяйству… Я снова точно окаменел и движусь подобно автомату. Мне нет смысла жить, если Катя умрет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});