«Батюшка Князь Григорий Александрович,—- коротко рапортовал Суворов, наблюдавший бой с Кинбурнской косы.— Цалую Ваши руки! Главное дарование великого человека — знать избирать особ по их талантам». Он пишет большое письмо морякам, поздравляя Нассау, Алексиано, Рибаса и его брата Эммануэля, голландца Винтера и других участников сражения. Он просит Нассау переслать ободрительную записку кошевому атаману Сидору Белому, командовавшему храбрыми запорожцами. И только одного офицера, отличившегося в сражении, Суворов «забывает» поздравить. Это инженер-полковник Корсаков. В большом письме Рибасу от 12—13 июня Суворов, вспоминая раздоры между моряками накануне сражения, резко отзывается о Джонсе и Мордвинове, о капризности морских начальников. «Коли по прихоти их не сбывается, сразу грозят отставкой... Это мое зубоскальство, хотя и против моей воли», — прибавляет Суворов. Но особенно досадил ему некто «С», который при обсуждении плана бомбардирования Очакова, разработанного Суворовым совместно с Нассау, бросил реплику, глубоко задевшую Суворова; «Все себе заграбил!» Он трижды повторяет эти слова по-русски во французском письме Рибасу.
Полевой, державший в руках это письмо и опубликовавший из него большие отрывки в своей книге, решил, что под «С» Суворов зашифровал Потемкина [89]. С тех пор и пошло: то один, то другой биограф Суворова помянет недобрым словом Светлейшею, якобы бросившего гневный упрек своему гениальному подчиненному: «Все себе заграбил!» Но Полевой не взял на себя труд процитировать письмо до конца. Оно не датировано. Полевой отнес его к середине июля, когда Потемкин был уже под стенами Очакова. Реплика «Все себе заграбил» предваряет в версии Полевого конфликт между Потемкиным и Суворовым, происшедший после неудачного дела 27 июля. Прочитаем внимательно текст письма, дошедшего до наших дней в оригинале. Из текста следует, что оно написано после сооружения второй батареи на Кинбурнской косе (закончена 10 июня) и до второго сражения на Лимане, которое произошло 17—48 июня.
«Знавал я "С"» в те поры,— продолжает Суворов, когда сопливец сей был еще у гугнивого Фагота подпевалой. Служил-то он все больше пером; оглядите все его чины и награды — фавор, и ничего кроме. Наглый, скрытный, раболепный, вероломный, да и натура его обделила здравым смыслом, так что сроду не случалось ему мысль до конца додумать. Далее не продолжаю — сами портрет можете довершить, ибо у Вас таковых в избытке».
Как мог Полевой превратить «сопливца», «подпевалу гугнивого Фагота» (князя Репнина, прозванного так Суворовым за гнусавый тембр голоса) в Потемкина, одному Богу известно. Речь идет о сравнительно молодом офицере. Скорее всего об артиллеристе или инженере, ибо он спорит с Суворовым об углах обстрела крепости. В том же письме упоминается некий «Сэр Политик», на поводу у которого якобы идет американец Поль Джонс. Популярный персонаж сатирической пьесы Г. Филдинга — «Сэр Политик» недалек умом, болтлив, как и загадочный «С». Раскрыть загадку помогает сам Суворов. В письме Нассау от 3 июня он прямо пишет: «Корсаков желает взяться за старое и изобразить Сэра Политика». Итак, это Корсаков, который, как кажется Суворову, выдал Потемкину план штурма Очакова, составленный им вместе с Нассау.
Раздражение Суворова хлещет через край. На Лимане начались боевые действия, а он не у дел. Моряки, тот же Джонс, советуют ему заложить на косе батарею, которая
могла бы обстреливать калеными ядрами узкий фарватер. Но разве они, занятые собственными интересами, понимают, что такое батарея на косе, открытой для огня турецкой корабельной артиллерии и с моря и с лимана? Разве им привелось испытать этот губительный огонь, как ему, 1 октября прошлого года? Он сам знает, что делать. Он закладывает батарею (блокфорт) скрытно, чтобы ее не обнаружил противник. Он приказывает артиллеристам блокфорта притаиться до решающего сражения, которое — он чувствует — не за горами. И в этом состоянии ожидания он обрушивается на Корсакова, считая полезным проучить зазнавшегося мальчишку. Суворов очень откровенен с Рибасом. Порой ему самому кажется, что он переборщил, поэтому в одном из писем Попову (от 14 июня) он просит: «Пожалуйте, жгите тотчас эти письмы: у Вас всегда хоровод трутней».
16 июня Газы Хасан решает использовать мощь артиллерии линейных кораблей и ведет их в Лиман. Это ошибка. Тяжелые корабли с трудом маневрируют на мелководье, садятся на мель, делаясь добычей проворных гребных судов. Сражение разгорается в 4 часа утра 17 июня. Потемкин успевает прислать подкрепление — 22 новых канонерских лодки.
«Ура! Светлейший Князь. У нас шебека 18-пушечная. Корабль 60-пуш [ечный ] не палит, окружен, Адмиральский 70-пуш[ечный] спустил свой флаг. Наши на нем»,— доносит Суворов 17 июня. В коротенькой записочке, посланной Нассау, сквозит ревность к удачливому морскому предводителю: «Увы! Какая слава Вам, блистательный Принц! Завтра у меня благодарственный молебен. А мне одни слезы...»
Но и он все-таки внес свою лепту в победу. Противник, потеряв в жестоком бою два линейных корабля (в том числе корабль самого Газы Хасана) и одну шебеку, отступил. Ночью турецкие корабли стали выходить из Лимана, и тогда заговорили батареи Суворова. Внезапность обстрела деморализовала противника. Капитаны турецких кораблей решили, что они сбились с курса и вместо пролива подошли к Кинбурнской крепости. Корабли стали на якорь. Раскаленные ядра наносили им тяжелые повреждения, пробивая оба борта. Артиллеристы суворовского блокфорта потопили 7 судов (экипажи до 1500 человек, вооружение — 120—130 орудий). Суворов дал знать Нассау. Тот решил бросить в бой гребную флотилию. Но Джонс, опасаясь за свою эскадру, потребовал прикрытия. Между адмиралами произошла ссора. Оставив американцу несколько судов, Нассау все же настиг противника. В новом сражении было взорвано 5 линейных кораблей, 1 фрегат был взят невредимым.
«Теперь у нас на Лимане идет окончательное,— торопится сообщить Потемкину Суворов.-— В дыму слышно "ура! " И, наконец, итог: "Виктория... мой любезный шеф! 6 кораблей". Суворов просит Светлейшего не забыть при наградах артиллеристов блокфорта и советует назвать именем Нассау захваченный у противника фрегат. О себе же с грустью прибавляет: «Я только зритель; жаль, что не был на абордаже; Принцу Нассау мне остается только ревновать. Отправляю пленных в Херсон».
«Мой друг сердешный, любезный друг,— восторженно отвечал ему Потемкин,— Лодки бьют корабли.... Боже, дай мне тебя найтить в Очакове; попытайся с ними переговорить, обещай моим именем цельность имения, жен, детей. Прости, друг сердечный, я без ума от радости...» [90]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});