Гришуня чувствовал себя в полной безопасности. Потеряв Гришуню на довольно долгий срок из виду, Семен Васильевич стал наблюдать в бинокль и совсем неожиданно приметил его невдалеке у грота, где Гришуня соорудил, по-видимому, коптильню. Редкий дым, выползавший из-под скалы, быстро уносило и рассеивало меж двух сопок.
«Что ж, и на том спасибо», — сказал себе Семен, подумав, что из коптильни нужно взять немного мяса. Обождав, пока Гришуня набил котомку, инспектор спустился к пещерке. В ней дотлевал солидный костерище, горевший, видно, давно, а в дыму на прутьях и жердях висела копченая изюбрятина. Дров в костер Гришуня больше не подкладывал, мясо было готово, и инспектор «присвоил» себе килограмма три. Длинных, тонко нарезанных полос висело очень много, и Семен Васильевич справедливо подумал, что вряд ли Гришуня заметит пропажу, если наведается сюда до того, как инспектор обнаружит склад спрятанных пантов.
Выйдя из пещерки и сделав несколько шагов, Семен почувствовал сильное головокружение и ненароком прислонился спиной к камням, чтоб устоять. Боль, пронзившая его, была такой сильной, что Семен застонал. От охотников он слышал: к ранам полезно прикладывать разлапчатые, о пяти пальцах, листья нетронника, или, как его еще называли, «чертова куста». Добравшись до зарослей, Семен нашел это растение и нарвал много веток и листьев. Подумав, он быстро сплел из веток подобие корзинки, положил в нее мясо, обернув его листвой. Он знал, что выше «чертов куст» не растет, а его пребывание в засаде могло затянуться. Здесь же он подсунул охапку листьев под рубаху на спине и обвязал грудь поясным ремнем, чтоб повязка не съехала.
Инспектор признал себя готовым к длительной засаде и отправился к примеченному ранее скалистому выступу, поросшему кое-где кедровым стлаником. Отсюда можно было, замаскировавшись, скрытно наблюдать за Гришуней.
Семен Васильевич добрался до места уже за полдень. Устроившись меж замшелых камней, откуда хорошо просматривались увалы Хребтовой и северо-восточная часть долины, где находился заказник, инспектор ощутил такую слабость, что пальцем не мог пошевелить. И очень хотелось пить.
Он отупел от слабости и боли настолько, что долго не мог сообразить: фляжка-то с крепким чаем болтается у пояса. Он отхлебнул чаю, смакуя его во рту, и твердо приказал себе соблюдать норму — два глотка в час. Так, по его расчетам, фляжки ему хватит до вечера, а ночью придется спуститься к ключику, который, судя по карте, был километрах в двух.
Солнце светило в лицо, и Семен Васильевич поостерегся пользоваться биноклем. Но и так было видно, что в разных концах долины и по увалам над участками тайги кружатся стаи воронья. И инспектор отметил на карте эти места. Их было девять.
«Ничего себе! Погулял Гришуня, — сказал про себя Семен. — Едва не годовой план бригады промхоза по пантам выполнил. Где ж Федор запропастился? Неужели и он на такого же гада напоролся? Нет, это уж слишком».
Семен попытался разглядеть в бинокль хибарку Дисанги в дальнем углу долины, но напрасно. Ее загораживал отрог Хребтовой.
«Ничего, старик, держись, — подумал Семен, словно обращаясь к самому удэгейцу. — Мне вот тоже пришлось не сладко. Только, выбрав дорогу, нельзя сворачивать. В канаву попадешь. А ты да и я не любим обочин. Хотя я и знаю: сделал все, что мог, для тебя, и уверен — ты не обидишься, прости меня. На всякий случай...»
А о Стеше он не то чтобы не думал, не то чтобы она отошла на второй план или занимала первый, она просто была с ним, как его сердце, здоровое сердце, которое не ощущаешь и без которого невозможна жизнь.
«Конечно... — подумал инспектор, — его можно взять и сейчас. Конечно, следователю будет достаточно, чтобы начать дело. А дальше? Следствие непременно упрется в тупик. Гришуня не так глуп. Он не раскроется. Да и один ли он тут? Вроде бы один. А если нет? Кто его сообщники? И не зная, где Гришунин тайник, я не разоблачу его полностью
Не знаю, как поведет себя рана. Пока она только болит. Может быть, листья «чертова куста» помогут мне справиться с болью и нагноения не будет. — Семен Васильевич поймал себя на том, что размышляет о ране, будто о чем-то существующем отдельно от него. Потом он решил, что, вероятно, все, заболевая, начинают рассуждать о болезни в третьем лице, как о вещи самой по себе, и это обычно. И эта отстраненность болезни и боли, наверное, помогает человеку бороться. — Зато в случае успеха мне будут благодарны товарищи из промхоза».
Успокоенный собственными мыслями, Семен Васильевич позволил себе уснуть. Когда он проснулся, солнце ушло в сторону, чечевицеобразное облако на вершине Хребтовой, много выше и правее его, растаяло, исчезло. Теперь, когда солнце светило сбоку, можно было воспользоваться биноклем и еще раз убедиться — Гришуня почти целый день валялся у костерка. Дым его рассеивался меж ветвями, густыми, нависшими со склона над аккуратной полянкой, где расположился Гришуня. Такой костерок не заметишь ни сверху, ни сбоку. Разве только учуешь метров со ста запах гари. Но Шаповалов все ж ухитрился засечь костры. Раньше Семену Васильевичу не приходило на ум, как же он-то приметил дым. Однако сейчас инспектор понял: Шаповалов обнаружил его вечером, когда воздух влажен и дыму словно больше. И еще — то были, вероятно, костры, на которых Гришуня варил панты, солил их, чтоб не испортились. Потому и отметил Шаповалов дымки не в один день и в разных местах.
Семен промучился целую ночь. Рана горела, голову разламывало, корежило тело. Ползком, с трудом ориентируясь при слабом свете звезд, Семен добрался до ключа на другом склоне, напился вдоволь и набрал воды на день.
Второй день прошел спокойно. Гришуня, очевидно, ждал кого-то. Он по-прежнему лежал у костерка, разгоняющего мошку, никуда не отлучался. Похоже было, он уже подготовился к уходу. Ждал и Семен Васильевич, Задерживать Гришуню без улик бессмысленно, а искать спрятанные браконьером панты на всей площади заказника — занятие почти безнадежное.
Размышляя об этом, инспектор подумывал даже, что появление Федора Зимогорова до тех пор, пока Гришуня ведет себя тихо, а тайник пантов неизвестен, нежелательно.
Третий и четвертый дни ожидания показались Семену Васильевичу тягостными. Он было предположил, будто и не браконьер Гришуня и покушение на него действительно случайно и все, что делал и говорил Шалашов на поляне Антону, истинная правда. Не стал ли он, старший лейтенант Шухов, жертвой собственной подозрительности? Однако, допуская, будто он, инспектор, жертва трагической случайности, Семен Васильевич не мог объяснить для себя: почему карабин у Гришуни с оптическим прицелом? Почему он бездействует и ни на шаг не отходит от костра? Почему Гришуня не единожды в день осматривает окрестности?