Арсений улегся на кровать, свернулся рогаликом, зачем-то надел капюшон шерстяной куртки на голову и скорей всего уже заснул, по крайней мере, молчит. Пока он спит, я доем весь виноград. Как только я об этом подумал, Арсений зашевелил ногами, встал и, не снимая капюшона, сам все доел.
Вообще странно сидеть в номере с видом на долину, снежные горы, улицу с овощной лавкой и недостроенным домом, есть виноград за тридцать пять рупий и думать о том, что тут в этом же месте пятьдесят семь лет назад умер Рерих, которого все здесь называют Рорих.
* * *
Музей Н.К. Рериха закрыт – это, пожалуй, первый раз, когда мы пожалели о том, что не помним дня недели.
На полдороги тропинка разделилась, и я вздумал забраться на вершину, хотя и было лень, ноги еще помнили недавние подъемы и слушались неохотно. Кашкет пошел по пологой тропинке левее. Горы действуют поразительно – когда поднимаешься, хочется залезть обязательно на самый верх. Так и сейчас, распрощавшись с Кашкетом, я продолжал подниматься и уже прошел все предполагаемые мной вершины, а тропа все стремилась вверх. Наконец я вышел на небольшую опушку, заросшую маленьким ельником – вершину той горы, куда и стремился. Солнце жарило, и я сел в тень от куста. Отсюда открывался тот же вид, что из нашего гестхауса – только было видно всю долину с вырастающей на севере снежной грядой. Вокруг меня валялись кучи коровьих лепешек. На одну проросшую травой лепешку села крупная бабочка, и я подумал как она красива, и как это по-индийски – красота в дерьме. Восхитительно!
Полный мыслей на эту тему, я заметил на склоне в сосновом лесу Кашкета, прикованного взглядом к снежным вершинам, видать, он нашел другой путь. Присели покурить. На далеком склоне перед нами лепилась живописная деревушка, похожая на Малану. Внизу шумел водопад, чуть выше над ним горец колол топором исполинскую сосну. Временами он пропадал за гигантскими чурбанами, рядом стояла женщина в национальном одеянии и молча смотрела на горца. Солнце закатилось за гору, намекая, что пора бы обратно.
Перекусив в дорожной объедаловке возле рериховской галереи, где по столам сигали птицы, отправились вниз пешком. По дороге пристал местный парень, спросивший время, – нелепый предлог для барыги, мы разговорились. Он рассказал, что любит забраться повыше и покурить где-нибудь на утесе, а потом спуститься вниз пешком, не потому что его пленяет величие нагарских ландшафтов, а потому что нет мопеда. На развилке дороги, где наши пути расходились, он прочел нам лекцию про Манали, в котором совсем не «шанти» и нет такого простора, как в Нагаре и где много туриков, наркоманов, которые знай только твердят: «brown sugar», «ecstasy», «lsd», а потом ходят как зомби, и что местные в Манали тоже стали «crazy». Парень поведал нам, что в прошлом году у него в доме жили русские, вот они, мол, настоящие шанти-мужики. Развод не удался, и плюшку я у него не купил, тогда он удостоил нас второй лекции о том, как выращивают марихуану в Манали и Нагаре – это было куда более познавательно, и мы простились друзьями.
* * *
Ром, как и все в этой стране, непредсказуем, ибо я проснулся в шесть утра с дикой головной болью. В открытые окна влетала пронзительная мелодия, не успевая закончиться, она начиналась вновь. Какой-то абориген, видимо, решил выжить нас из Нагара. Каждое утро лавка с аудиокассетами индийской попсы открывается раньше всех, в шесть утра, и продавец заводит музыку на всю катушку. Мы находимся в двухстах метрах от нее, и если оставлять окна открытыми, можно сойти с ума.
Через час мелодия сменилась на другую, такую же идиотскую. Вдобавок возле дома завыли псы, собаки здесь выясняют территориальные вопросы так же, как и люди: десяток псов собираются в кружок – морда к морде и начинают ожесточенно облаивать друг друга, брызгая слюной. Кто всех перелает, тот победил. Подобно туземцам, место для сходок псы выбирают самое неподходящее и в самое неподходящее время. Сейчас дюжина блохастых кабысдохов расположилась прямо под нашими окнами. Я лег на бок и закрылся подушкой, стало жарко, я снял подушку и закрылся спальником. Стало душно. Лег на спину, открыл глаза – голова болит, музыка орет, псы не унимаются. Стараюсь этого не замечать, я же в Индии, а тут всем на все плевать. Пытаюсь успокоиться – когда же эти твари умолкнут!?
В общем, встал я не с той ноги.
Мы вновь поднимались по дороге к музею Рериха. Все вокруг меня бесило в это утро, кроме горного пейзажа – если б не он, то я бы, наверное, набил морду владельцу аудио-лавки и перетаскал за моськи всех шелудивых псов! В Индии так случается – проснешься в один прекрасный денек, а тебя бесит абсолютно все, и в особенности местные жители. Нельзя же, чтобы каждый Божий день тебя все радовало, вот судьба и придумала один выходной – сегодня как раз такой. У кассы музея толпилось несколько русских, каких-то нелепых индивидов и с такими лицами, что даже стало «за державу обидно». Я уже был готов сорваться на них, но Кашкет меня удержал, и мы просто злорадно нахихикались.
Не знаю, утро ли тому виной или галерея Рериха и впрямь отстой, но мне тут все не понравилось, включая рериховские работы. Я вышел оттуда еще мрачнее, чем был. Теперь меня могло успокоить только одно – вкусный завтрак. Но надо ж такому случиться, что и завтрак оказался дрянь. Первый раз в жизни я пил не просто плохой ласси, а скажем без обиняков – отвратительный. Ласси готовится из курда и должен быть густой, как йогурт. Если представить, как делается творог, после которого остается желтая кислая жижа – то вот именно это нам и принесли. Босс кафешки поминутно выглядывал из кухни и спрашивал «Food is good?»[108]. В обычный день я б из вежливости сказал что «ок» или кивнул. Но тут я даже напугал его, сказав, что его ласси в этот солнечный весенний денек похож на самый жидкий стул самого безнадежно больного дизентирией туриста.
По дороге домой к нам привязался какой-то нервный тип в образе Ханумана[109], индийского бога – царя обезьян, который в незапамятные времена повел свое обезьянье войско, чтобы вытащить Шиву из какой-то передряги. Чертами и мимикой он действительно походил на обезьяну. Сзади к его оранжевой мантии, изображая хвост, был прикручен кусок проволоки, загнутый кверху. Он все время подпрыгивал и делал резкие движения, чем даже испугал меня, выскочив на нас из-за дерева. Он явно не понимал, что шутит с огнем – я был не в духе. Кашкет всучил ему пять рупий, чтобы «Хануман» только отвязался, но тому показалось мало, и он еще долго подпрыгивал нам вслед, мне стоило больших усилий удержаться и не оторвать ему хвост.
Вернулись в отель, попили чайку и решили ехать в Манали. Прощаясь с добрым боссом отеля, купили у него кусок твердого за сто рупий, а его другу Кашкет подарил свою грязную футболку, которую собирался выкинуть, друг был счастлив и, утирая слезу, долго не выпускал Кашкета из объятий. В ожидании автобуса устроились в придорожной кафешке и закурили косяк, который оказался… – автобусы проходили мимо, а мы все заказывали чай, но вот, наконец, подошел наш черед. Это был четвертый или пятый по счету автобус, на котором нам удалось покинуть Нагар.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});