равно. Побуду с ним два дня подряд и думаю: «Всё. Достал. Надоело».
— Андрей твой знал, что тебе так плохо без него?
— Нет, не знал, — проговорила она тихо.
— Может, стоило бы сообщить ему об этом? Сказать, что любишь?
Она вскинула на меня злой недоумевающий взгляд, будто я проронила что-то страшное.
— Что?! — Ольга быстро замотала головой, и злые слезинки разлетелись в стороны, — Никогда я ему об этом не скажу! Никогда! Достаточно того, что он слышал это от своей жены! И вообще, он не скучал по мне так, как я скучала. Он неуравновешенный очень, и иногда унижал меня.
— Ну и что тогда оплакивать его?! Если ты не получаешь понимания, ещё и унижения терпишь, чувства тают. Если бы ты пожила с ним хотя бы год, вполне возможно, что не нуждалась бы в нём так, как сейчас.
— Вполне возможно. Мне нужен лёгкий шутливый человек, который заботился бы обо мне. Не гонялся за бабами из желания повысить свою самооценку, чтобы в который раз щёлкнуть пальцами и сказать себе: «Ай, да я! Ай, да кобель!».
— Чтобы он перерос потребность нравиться всем, производить впечатление, — продолжила я горячо, мечтательно, — Чтобы он не оставлял меня, когда мне плохо. Чтобы поддерживал всегда, даже когда я не права, а сказал бы: «Ты повела себя в этой ситуации неверно, но я понимаю, почему ты так сделала, и я поддерживаю тебя в любом случае». И чтобы я могла ему сказать всё. Чтобы не было настороженности и страха, что в сложный момент он оставит меня наедине с моей болью и скажет: «Сама наломала дров, сама и разгребай».
Ольга слушала завороженно и торопливо подхватила:
— Да, да! Чтобы он был подвижным, но не разбросанным. Чтобы он был динамичным, увлечённым.
— Чтобы он верил в себя, но не был бравирующим, претенциозным, — возбуждённо перебивала я, — Чтобы это было здоровое отношение к себе, когда человек не закомплексованый, но сомневающийся, мыслящий.
— Слушай, — Оля развела руками и сказала опустившимся голосом, — Сашка, разве бывают такие мужчины?!
— Я не знаю, не видела, — ответила я мрачно.
В этот момент забренчал Ольгин телефон.
— Сворочь! Не знаешь настоящая рюбов! Завтра прюну тебе в рицо! — орал в трубку Миша.
Ольга выключила телефон:
— Ты всё слышала? Это пятый раз за вечер, — устало сказала она.
— Эта самая ублюдочная категория клиентов, все эти Миши и Хисащи! — сказала я с ненавистью, — Старые, обрюзгшие, облезлые, пропитые… Конечно, они понимают, что время их любовных приключений прошло, но смириться с этим не могут. И они вроде бы заранее готовы хотя бы к жалкому замещению этих приключений.
— Ну да, под занавес хочется адреналинчику хватануть. Лучше так, чем никак.
— Да, но в глубине души тот же Хисащи надеется, что поначалу обнадёжит деньгами, а впоследствии сможет и привязать к себе хостесс, и даже влюбить в себя своими дешёвыми уловками. На его тупой физиономии так и написано: «У меня-то есть шанс! Я не такой, как все клиенты». И постепенно он всерьёз начинает в это верить. У него не просто цель затащить в койку за деньги, нет! Ему, идиоту, кажется, что его ещё кто-нибудь может любить! И Миша твой такой же слепец! Мне нравится своей трезвостью Окава.
— Да брось ты, Сашка, чем Окава лучше того же Хисащи?
— Окава выбирает себе коибиту с холодным цинизмом, будто покупает кобылу на рынке. Оценивает зубы, скелет, породу. Всё. Выбор сделан, предложение о купле — тоже. Он не требует и не мстит, не тонет в иллюзиях, что он какой-то неповторимый. Просто отсчитывает конкретную сумму и покупает женщину. Не любовь, а женщину. И на большее не претендует. Оба как бы рассматривают контракт и решают, одинаково ли он выгоден обеим сторонам, стоит ли игра свеч. А если отказ, ну что ж, на «нет» и суда нет. Он пойдёт искать другую кобылушку. Никто не обманут. Никаких претензий друг к другу. Не хочешь отдаться? Всё, до свидания. Никаких упрёков и унижений. По мне он честнее, если здесь вообще можно говорить о какой-то честности, конечно. Но эти же уроды, Миши и Хисащи, вымогают, требуют фальши! Восхищения, признания им подайте! Ещё и любви подлинной! И тут вдруг как стукнет его по башке: «А-а! Ты меня обманывала?! Ты со мной играла!», будто ему эта правда впервые открылась. Так ведь ты же сам выпрашивал лжи! Ты ведь не ищешь себе подругу в местах более достойных. Ты пришёл именно в ночной клуб! Туда, где продают ложь. Моя работа — продавать ложь. Чего же ты хочешь? Возьми, что просил, и успокойся. Так нет, он впадает в бешенство, закатывает истерики, мстит. А другой и к рукоприкладству прибегнет. Но вот будет новый заезд хостесс, и он снова пойдет в клуб искать новых приключений, будет наступать на те же грабли. Только бы пожить надеждой, ожиданием хотя бы какое-то время, пока снова не осенит его: «Она меня обманывала! Она играла! Сволочь!». Что за бред?! Что за идиотизм?! Ведь они изначально платят за обман! Чего же они хотят? За что мстят?
— Я не знаю, Сашка, не знаю. Не стоит и гадать! Мы никогда не поймём японцев. А тем более не очень благополучных и не самых умных японцев. Просто прими это и работай. Осталось немного…
XXX
С двадцать четвёртого на двадцать пятое декабря страна отмечала католическое рождество, перекочевавшее с Запада и в Японию. Christmas был весёлым, суетливым, искрящимся, как Новый год в России. Мы с волнением ждали тридцать первого декабря. Казалось, вот-вот придёт и наш праздник, и случится какая-то светлая перемена. Но двадцать восьмого декабря в клубе вдруг сняли все атрибуты рождества, и страна погрузилась в тихий праздник со своими исконными традициями. Оказалось, что с двадцать девятого декабря по третье января Япония отмечает свой тихий самосозерцательный Новый год «гантан». В вазах по углам клуба установили бамбук. Включили медленную релаксационную музыку. Мы сразу приуныли. Клуб пустовал. Все отмечали этот праздник в семьях.
Хисащи на час заглянул в клуб. На этот раз не один. С девочкой филиппинкой из другого клуба. Девочка