Собрания совета напоминали теперь бурные студенческие сходки.
2 августа 1918 года был обнародован декрет Ленина о высшей школе. Этот декрет широко раскрывал двери университета пролетарской молодежи.
В университете никогда не было такого наплыва заявлений о поступлении, как после ленинского декрета. В высшую школу принимались без аттестата, без экзаменов. За право учения не нужно было платить. Шли учиться те, кто не мог сделать этого раньше, для кого учение в университете до Октябрьского переворота было лишь мечтой.
Впервые здесь появились девушки. Неуверенно ходили они по большим коридорам, заглядывали в пустые аудитории.
Приходили пареньки — практики, умельцы заводских цехов, которым не хватало технических знаний, общего образования, чтобы овладеть высотами техники.
Председатель приемной комиссии жаловался:
— Что делается! До выхода этого декрета на 2350 мест было подано 2632 заявления. Это были лица, как полагается, окончившие гимназии. А сейчас подано почти 6 тысяч, и все больше на физико-математический и медицинский.
Профессор Хвостов посоветовал:
— Отказывайте, уважаемый коллега, мотивируя непринятие в университет опозданием. Все, кто подал прошение после 2 августа, опоздали. Факультеты укомплектованы, прием закрыт!
Хвостова поддержал Кизиветтер:
— Потребуйте аттестаты об окончании средней школы, увидите, как ветром снесет этих… с улицы!
Мензбир болезненно поморщился: в этом неприятном выступлении он услышал свое выражение «с улицы».
— Позвольте, господа, — обратился он к Хвостову и Кизиветтеру, — вы не учитываете: таково распоряжение правительства.
— А мы его бойкотируем! — крикнул с места Стратонов. — Мало ли господа профессора бойкотировали распоряжения его императорского величества! — он указал на все еще висевший портрет Николая Второго. — Тогда мы были все смелы, а теперь, при «товарищах», присмирели!
С места поднялся профессор кафедры истории Западной Европы Богословский.
— Прежнее правительство предлагало преподавателей без подготовки, теперь будут приниматься студенты без подготовки. Придется все это перетерпеть. Надо думать, что неподготовленные молодые люди сами убедятся в невозможности слушать лекции.
— А мы им в этом поможем, — иронически заключил Кизиветтер.
— Бойкотировать декрет! — предложил Любавский и прихлопнул бюллетень бледной ладонью.
Но бойкот провести не удалось. Этого не допустили ученые, стоявшие за реформу высшей школы. Эти ученые, выразители прогрессивных сил, стали солдатами революции на ее культурном фронте.
Таким солдатом с первых дней ноября 1917 года стал и Николай Дмитриевич Зелинский.
Его возвращение в университет с радостью встретили не только старые сослуживцы, но и новое поколение химиков, хорошо знавшее имя Зелинского. Вернулись в университет и ушедшие с ним в 1911 году ученики.
Все готовились работать вместе с Зелинским в новых условиях. А условия были тяжелые.
Наступившая в стране разруха вскоре сказалась на состоянии учебных и прежде всего лабораторных занятий в университете. Ощущался недостаток ходовых реактивов, разновесок, посуды. Вследствие этого срывались нормальные занятия лаборатории.
Учебные помещения университета не отапливались. Возникла угроза разрушения водопровода и водяного отопления. Студенты из-за холода перестали посещать лекции.
Николай Дмитриевич не желал мириться с «объективными» условиями. Собрав, своих помощников, он предложил им:
— Будем работать в двух комнатах, — и шутя напомнил: — В начале прошлого столетия среди химиков ходило мнение, что чем хуже лабораторные условия, тем ощутимее результаты. Давайте проверим, друзья! Как вы думаете?
Некоторые из «друзей» невесело улыбнулись. Шилов сказал:
— Будем согреваться бодростью духа Николая Дмитриевича.
В разговор вмешался препаратор С. С. Степанов:
— Об отоплении не беспокойтесь. Поставим переносные печи, на них топливо найдем.
— Значит, работы не свертываем? — спросил Крапивин. — А другие лаборатории? — Заметив взгляд Зелинского, добавил: — Не думайте, профессор, что я за свертывание, но я слышал, в деканате говорили о необходимости изменения плана исследовательских работ в связи с материальными затруднениями.
— В связи с материальными затруднениями… — задумчиво повторил Зелинский и добавил громко: — Первейшая обязанность русского ученого состоит в том, чтобы научной работой изжить эти затруднения.
Степанову не терпелось сказать свое. Он неожиданно выпалил:
— Примусы!
— Что?! — удивился даже Николай Дмитриевич.
— Примусы будем разжигать, если газа не будет, — радостно сообщил тот.
Зелинский тоже обрадовался:
— Вот это настоящий русский человек! Примусы… Думаю, до этого не дойдет.
Но дошло и до этого.
В связи с теми же материальными затруднениями, уже не только в университете, Зелинский принял участие в работах Пищевого научно-технического института ВСНХ.
По примеру Зелинского на решение важных вопросов питания откликнулись другие научные учреждения: лаборатория физиологии растений профессора Крашенинникова, физиологический институт профессора Шатерникова, Бактериологический институт профессора Кедровского, Гигиенический институт профессора Орлова.
ВСНХ взял на себя финансирование научных работ этих лабораторий и институтов.
Несмотря на все трудности, в лаборатории была начата исследовательская работа.
Академик В. М. Родионов вспоминал: «Одной из важных задач, поставленных правительством, было изыскание средств замены сахара. Профессора Зелинский, Шустов и Родионов были противниками сахарина, дульцина и других заменителей сахара. Шустов разрабатывал способ выделения кристаллической глюкозы из картофельной муки, Зелинский полагал, что сахар можно с успехом заменить хорошо очищенным глицерином, Родионов увлекался мыслью заменить сахар мальтозой».
Но не только в стенах лаборатории развернул Николай Дмитриевич работу, ему пришлось выйти в широкую жизнь, и первый выход был на борьбу с… вошью!
Наркомат здравоохранения обратился к Московскому университету с просьбой помочь в беде.
Тиф свирепствовал в стране, тысячи мешочников разносили заразу в своих скитаниях из города в деревню в поисках продовольствия. Железнодорожные вагоны кишели насекомыми, а бороться с ними было нечем, не только дезинфекционных средств — не было даже мыла.
Николай Дмитриевич сразу откликнулся на запрос: «Конечно, надо что-то предпринять. А не обработать ли нам вагоны синильной кислотой? Дело верное, недаром немцы на войне ее пробовали».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});