Читать интересную книгу Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

Надо осторожненько пальцами подкопаться под самое днище, определить, есть ли там проводок. Если есть, значит, в днище вмонтирован еще один взрыватель натяжного действия. Не проверишь, схватишь мину — и конец. Пальцы дрожат, а лейтенант на дороге не унимается. У Ишакина вертится на языке мат, но он угрюмо молчит. К лейтенанту спешит Андреев. Ишакин успокаивается, этот объяснит нетерпеливому что к чему.

Сержант слушал, как кричал Васенев на Ишакина, и его это злило. Разве не видно, что у Ишакина что-то не идет, вот поэтому и медлит. Мешать ему ни в коем случае нельзя, если даже товарищи намного опередили его.

Васенев, держась обеими руками за портупею, смотрел в сторону Ишакина и горячился. Андреев сказал ему:

— Зачем же кричишь под руку? Ты же знаешь — нельзя отвлекать минера во время работы.

— Спит он там, что ли, понимаешь.

— Что-то не получается.

— Не получается... Это друг тот — на работу бегом не побежит.

— Какой же ты неуважительный все-таки, — вздохнул Андреев.

— Товарищ сержант! — взбеленился вдруг Васенев, и даже глаза у него побелели. — Не забывайся!

— А на меня зачем кричишь? Не я ведь, а ты нарушил инструкцию — мешаешь минерам работать.

— Другие хуже его? Однако вперед ушли. Приказываю заняться тебе, сержант, Ишакиным.

— Есть заняться, но не мешай ему по крайней мере сейчас, — сердито ответил Андреев, поняв, что пререкаться с Васеневым — пустое занятие.

Васенев сам не обезвредил ни одной боевой мины, вот ему и думается, что слишком медленно движутся по заминированному полю бойцы.

Лейтенант подергал портупею и скосил глаза на руки Андреева, которые ловко скручивали цигарку. Еще в школе приятели Васенева достали где-то длинную толстую сигару и решили ее выкурить. Пригласили и Васенева. Хотя он еще ни разу не курил, но отказаться не посмел — боялся, что засмеют. Приторно-цепкого сигарного дыма наглотался добросовестно, до слез в глазах, и стало Васеневу очень худо. Его рвало целый день. Когда сыну стало легче, отец отлупил его ремнем и сказал:

— Дурак, живи своим умом. Голова тебе дана не для того, чтоб носить шапку или вешать на нее горшок.

Курить вообще не научился и даже не пробовал больше, поэтому не понимал муки курильщиков, когда у них кончался табак. И с тех пор Васенев старался жить своим умом.

— Курить надо бросать, сержант.

— Я еще молодой курильщик, в армии научился.

— И зря. Легкие только отравляешь.

— Ничего, — улыбнулся Андреев. — Авось выдюжат.

— Хочу спросить, сержант, что это, у нас Афанасьев такой? Может, задумал что, как считаешь?

— Что мог задумать? Он, по-моему, болен, но скрывает. Я давненько с ним служу, по натуре он несколько скрытный, сам о себе ни за что не скажет.

— Вот я и говорю. Как вещь в себе — не отгадаешь, что у него на уме. Не задумал ли он чего-то...

— Брось, пожалуйста, — поморщился Андреев. — Ну, что ты в самом деле каждого подозреваешь?

Васенев посмотрел на сержанта отчужденно — они говорили на разных языках.

«Ну его к черту», — подумал Андреев и, отойдя в сторону, лег в траву.

...Осенью сорок второго мостопонтонный батальон бросили на строительство аэродрома. Бойцов поднимали в пять утра и вели на поле будущего аэродрома. Каждому давали задание — приготовить кубометр щебенки. И бойцы долбили молотками огромные камни, разбивая их на мелкие, чтобы самый крупный был не больше пяти сантиметров. Так каждый день, с утра до позднего вечера. Если принимался дождь, то надевали плащ-палатки, но работу не бросали. На руках взбухали кровавые мозоли, а потом ладони стали жесткими, как подметки. До ночлега Андреев добирался без памяти. Женя Афанасьев был словно двужильным. Он помогал снимать Андрееву сапоги. Спали прямо в гимнастерках и брюках на полу крестьянской избы, набросав соломы. Женя был хорошо знаком с поваром, и друзья всегда имели дополнительную пайку. Если кто-то просился на фронт, того наказывали. Эта каторга считалась тоже фронтом, и бегство с нее расценивалось как дезертирство.

В это время шли бои за Сталинград. Засыпали и просыпались с одной мыслью: «Как там сталинградцы?» Григорий сказал Афанасьеву:

— Ты как хочешь, а у меня терпенье лопнуло — подаю рапорт.

— И я с тобой.

Рапорт дали по команде и стали ждать. Войну Григорий встретил на границе, был в окружении и выбирался оттуда с отрядом, которым сначала командовал капитан Анжеров, а затем Петька Игонин, друг Григория. Лето и осень сорок первого года прошли в боях. В начале декабря часть, в которой служил Григорий, окопалась на западной окраине Ельца. Обескровленная и измученная она храбро дралась под Ельцом чуть ли не сутки. Она отчаянно огрызалась и не отступала ни на шаг, хотя немцы молотили ее с земли и с воздуха, утюжили танками. Ночью остатки части увели за реку Сосну, которая делила город на две половины. В Елец утром вошли немцы. Продержались они здесь всего несколько дней. Мощным громом прокатилось по всем фронтам наступление наших под Москвой, а Елец оказался самым южным флангом грандиозного Московского наступления.

Но Григорий и его товарищи в этом наступлении не участвовали. Их увезли в тыл на переформирование. И с тех пор военная судьба кидала Андреева из одной части в другую, вот забросила и в мостопонтонный.

Ответ на рапорт они ждали без малого месяц. В Сталинграде уже началось окружение немецкой группировки. И тогда Григория и Женю вызвали в штаб батальона.

Сержанта пустили в кабинет командира батальона первым — так громко называлась обычная горница в крестьянской избе. За круглым столом сидел комбат, сухощавый рябой майор, а рядом с ним — молоденький розовощекий капитан, незнакомый Григорию. Капитан рассматривал вошедшего с нескрываемым любопытством. В живых карих глазах теплился благожелательный огонек.

Сержант доложил о прибытии честь по чести.

— На фронте с первого дня? — спросил баритоном капитан.

— Да.

— Образование среднее?

— Так точно!

— Родственники на оккупированной территории есть?

— Мои на Урале.

— Член партии?

— Кандидат.

— Знаете зачем вас вызвали?

— Я писал рапорт, чтоб меня направили в Сталинград.

— Рапорт читал. Но в Сталинград не поедете.

— Почему? — невольно вырвалось у Григория.

— Опоздали. Ваша помощь не нужна.

Григорий нахмурился: не намекал ли капитан, что рапорт поздно подан.

— Мы вас берем в батальон особого назначения, — продолжал капитан. — Будете изучать парашютное и минерное дело. Работа вас ждет интересная, но, и опасная, учтите. Мы могли бы взять не спрашивая, но нам нужны добровольцы. Итак?

Григорий не стал раздумывать, даже с излишней поспешностью, рискуя обидеть комбата, ответил:

— Я согласен.

— Отлично Товарищ майор дал указание, чтоб вам сегодня же оформили документы. Завтра утром в путь.

— Можно идти?

— Ваш командир роты, — сказал дотоле молчавший майор, — дал о вас отличный отзыв. Так что мы надеемся на вас, не уроните чести нашего батальона.

— Не беспокойтесь, товарищ майор!

— Желаю успехов, сержант! — и майор горячо пожал Андрееву руку.

Разговор с Женей Афанасьевым был еще короче. И вот в особом батальоне они уже шесть с лишним месяцев. В июне закончили учебную программу и ждали, когда пошлют на боевое задание. А их пока использовали на разминировании дорог и полей. Это тот же фронт. Но все равно готовились они не к этому... Да, готовились они работать в тылу врага, а приходится пока обезвреживать минные поля.

Андреев вдруг приметил муравья. Черный такой, лаковый, тащит на себе соломинку — наверно, упала та соломинка на землю еще перед войной, но не успела сгнить, как сгнили другие.

Чудно получается. Где-то ползают железные чудовища — танки, где-то вздымаются к небу жаркие всполохи взрывов, где-то небо бороздят хищные железные птицы, где-то взрывчаткой крошатся города, а вот здесь, в этом маленьком мирке, ползет по своим делам черный лаковый муравей, тащит свою соломинку, и все ему нипочем. Он пережил огненную кутерьму, когда здесь день и ночь грохотала война, его не смешали с землей гусеницы танка, его не погубило ничто, как нельзя, в конечном-то счете, уничтожить живое.

Андреев глубоко ушел в свои мысли и не скоро услышал взрыв и следом истошный крик Трусова:

— Афанасьев подорвалси-и-и!

А когда услыхал, Андреева словно пружиной подбросило. Каким-то обостренным зрением он увидел, что весь взвод, разбросанный по зеленому полю, остановился, замер, и внимание всех обращено в центр, где лежал Афанасьев. Васенев бегал взад-вперед по дороге и, размахивая руками, кричал:

— Осторожнее! Я приказываю — осторожнее!

Но и без этого призыва все понимали, что надо осторожнее, потому и не могли бежать на помощь пострадавшему. Женька лежал на земле, истекал кровью и слабо стонал.