сбежать, как только представится шанс. Поев, она разбила чашку и выбрала крупный осколок, спрятала его в складках одежды. Остальное выбросила в маленькое оконце.
И села ждать. Джо говорил, что Гвидо ей все расскажет, Шестипалая предчувствовала, что для этого её выведут из подземелья. Колючка уговорит своего брата на такую вольность. Кажется, она начинала нравиться ему. Это было приятно и удобно.
Малефеций притупила эта проклятая купель в полу, и было непривычно и страшно заметить присутствие человека только когда он заговорит:
— Говорят, ты понимаешь наш язык. С тобой хотят поговорить.
За дверью стоял шорец: носил округлый шлем с узким наносником поверх тюрбана, из-за чего его голова казалось непропорционально крупной, как у ребенка, он говорил на шорском, его карие глаза были на южный манер подведены углем, а рот завешен тканью. Но её внимание сфокусировалось на ключах, что позвякивали в руках юнца.
— Теш, субан! — ответила Чонса на плохом шорском. «Да, пастырь мой!»
Шорец недоверчиво сощурился. Он специально говорил медленно и просто.
— Я не пастух. И не хитри. Один неверный шаг, и смерть.
— Я не боюсь смерти.
— Своей?
Чонса вскинула ресницы. Стражник кивнул — мол, да, я знаю твою тайну, у меня есть уши, я слышал, как ты кричала малефику через стенку. Она поднялась на ноги. Заметила, что и руки ей перевязали, так аккуратно, как и пристало перевязывать раны крайне одаренному юному медику.
— Где Данте? — она забыла слова и ткнула рукой в стену, поясняя, — Оттуда.
— С лекарем.
При мысли о том, что Данте снова у Гвидо, её пробрал мороз. Она сжала зубы, упрямая и злая. Бей, беги, подчиняйся? Окончаельное решение приняла, только когда стражник открыл дверь и неожиданно склонился в некоем подобии поклона.
— Следуй за мной, Тамту, — попросил он. — Если убьешь, не увидишь больше тех, кого любишь. И я тоже буду мертв. Грустно.
— Ты отведешь меня к Гвидо?
— Да.
— Джо жив?
— Да.
— Плохо, — сказала она и вышла коридор.
Шорец хмыкнул ей в спину, перегнал у дверей и позаботился о том, чтобы двери на её пути были открыты. Ни наручников, ни каких-либо пут на неё не повесили. Накормили. И это позволило ей чуть-чуть расслабиться. Возможно, будь на месте Чонсы другая девушка, она бы билась в истерике, но малефике невпервой оказываться в тюрьмах и смотреть на то, как угасают её товарищи. И если первое было неизбежно, второе, кажется, она могла предотвратить.
Это не меняло того факта, что прежде, чем говорить, она размажет Гвидо по стенке. Чонса была малефикой. Её собеседник необязательно должен быть жив. С мертвыми даже проще.
Они вышли из подземелий, и Чонса была рада размять ноги и подышать свежим воздухом. Кроме того, было интересно. Феликс её учил, что любое знакомство — это возможность узнать человека, а человек — это проводник к событиям, его окружающим. Кто бы не был этот человек, Чонса…
Как иронично и лицемерно, вдруг подумала малефика. Возможно, она шла на казнь — покорно, пусть и лелея в ладони острый осколок, но никто её не тащил силком, и вот она идет, и думает о том, какой ад она всем устроит. Это было не слишком логично. Шестипалая всегда была эгоисткой, и, казалось, прямо сейчас ей следовало полоснуть мальчишку в смешном шлеме по горлу, развернуться и убежать на свободу. Она могла так сделать. Ей бы даже не было стыдно.
Но у них был Данте. Она уже отвернулась от одного родного человека, сделала вид, что его никогда не было. Подобной ошибки Чонса больше не совершит.
Прошли через холл: вчера он показался ей похожим на обычные строения богачей в Бринморе, сегодня же девушка увидела отличия. Например, колонны — в архитектуре северян они не используются, там любят арки. Потолок в кои-то веки без усыпанных ключами, бородатыми головами и ангельскими перьями рисунков. Небольшой бассейн перед ступенями, посреди него — статуя женщины с голой грудью. От воды несло речной тиной, такой вкусный прохладный запах.
Чонса глубоко вдохнула, шагнула в Извне, продолжая монотонно передвигать ногами вверх по лестнице. Почувствовала отголоски проходящих здесь ранее людей, их эмоции — в основном это была боль и благодарность, известное ей по церковным лазаретам сочетание. Кажется, Гвидо переделал свой дом в лечебницу. Какой сердобольный! Она видела у теней красные пульсирующие узелки в груди, на поверхности кожи, в голове, в сломанных конечностях. Корча, простуда, бешенство, укусы ядовитых змей и отравления… Резко дернулась, ощутив золотое дыхание, и проследила глазами за полупрозрачными аурами проходящих здесь малефиков. Только один из них боялся. Это была она.
Стражник коснулся её плеча. Делать этого не следовало — прикосновение обожгло её болью, словно шорец потянул за ниточки нервов, она едва сдержала вопль.
— Без фокусов, — повторил он настойчиво, пусть и немного испуганно.
В домах Бринмора на втором этаже всегда располагались комнаты гостей и спальни. Кабинеты, кухни, гостиные — на первом, чтобы не пускать незнакомцев в сердце своего жилища. Но вот они стояли в широком коридоре, где-то вместо дверей были просторные арки. Стены увешаны, но не картинами, а странного вида свитками и древними каменными табличками. Чонса знала мало слов в письменном шорском, но не смогла распознать ни одного из них в изощренной клинописи.
Стражник вежливо постучался и толкнул тяжелую дверь. Первое, что увидела Чонса — огромное, почти во всю стену, окно. Комната большая, но не кабинет, скорее некая приемная — пара столиков, стулья, диваны. На стене слева — доска, на которой были оставлены записи. Это класс для обучения, поняла девушка. На полках высились ряды стеклянных колб, остро пахло то ли кровью, то ли металлом.
Чонса не ожидала увидеть здесь Джоланта. Он сидел за столом, как школяр, бледный и с чертовски прямой спиной, не сразу заметил их прибытие. Увидев девушку, вскинулся с тревожным выражением лица. Малефика едва глянула не него.
Гвидо.
Гвидо!
Гвидо стоял на одном колене у софы. Рядом с ним был маленький столик, на котором лежали монструозного вида шприцы, жгуты, бинты, какие-то бутылочки с жидкостями. Заметив