"Надя! Не надо ханжества между нами, прошу тебя! Да, муж, благородный человек, да, семейные добродетели, долг матери и все прочее! Разве я отрицаю это? Разве я зову тебя в омут порока?
Будь честна сама перед собой, ведь ты принадлежишь мне, ты и НАШ сын! Что делать, если обстоятельства сложились таким нелепым и диким образом? Ты вправе мне не верить, я не знаю, как еще доказать тебе, что в моих поступках не было ни предательства, ни лжи. Только злой рок и злой умысел других людей. Я решил показать тебе этот злополучный дневник. Ты узнаешь мою ужасную тайну, но посмотришь ли ты потом в мою сторону? Я безумно рискую совершенно пасть в твоих глазах, хотя то, что ты прочитаешь, полностью оправдывает мое поспешное бегство и отчаянный поиск средств, словом, все, что выглядит таким отвратительным. Единственное – надобно подыскать спокойное место без посторонних глаз, где бы ты могла без помех все прочитать. Прости, но доверить почте или посыльному семейную тайну я не могу…"
"Родная! Грядет Рождество. Я представляю тебя в кругу семьи, эдакой матроной, послушной матерью, почтительной дочерью, добродетельной супругой! Но, Бог мой, я знавал и другую Надю!
Безумно ныряющую в океан страсти, не знающего ни ложного стыда, ни смущения, дарующую мне сокровенные тайны своего божественного тела! Вспоминаешь ли ты, любимая, эти мгновения? Помнит ли твоя плоть, как соприкасалась с моей, как сливалась в единое целое, когда и дыхание, и стоны, и восторг были неразделимы? Боже, верни нам все это!!! Наденька, ангел мой, жить не могу без тебя!
…Намедни в мой квартире появилось новое чудо техники – телефон. Посылаю тебе его номер, может, я буду иметь счастье услышать твой голос в трубке. Это было бы чудесным новогодним подарком!"
Резкий звонок телефонного аппарата заставил Евгения просто подпрыгнуть от неожиданности.
Он еще не привык к этому новому звуку и всякий раз вздрагивал, когда слышал его пронзительное треньканье, чем-то отдаленно напоминающее голос Татьяны Аркадьевны. Он взял трубку. После некоторого шуршанья где-то вдалеке он вдруг услышал Надю, вернее догадался, что это была она, настолько искажался звуковой сигнал.
– Евгений, – торопливо произнесла Надя, – маман уехала на похороны папиной сестры в Москву и будет там еще долго. Надобно хлопотать о наследстве, продавать дом. Поэтому квартира родителей на Троицкой улице пуста, прислуга отпущена на время. Там нам никто не помешает прочитать дневник.
Верховский замер. Он не мог поверить, что. она позвонила сама и сама призвала его на свидание. Недаром он мучился все это время с пером в руках! Сколько было исписано страниц, а сколько еще пошло в корзину для мусора!
– Евгений! Евгений! Ты слышишь меня? – тревожно вопрошала трубка.
Через полчаса лихач на бешеной скорости мчал Верховского по указанному адресу. Евгению казалось, что Троицкая – это край света и едут они вечность, хотя долетели до этой респектабельной столичной улицы минут за пятнадцать. Как приказала Надя, он вошел с черного хода. Дверь в квартиру предусмотрительно оказалась открытой. Квартира утопала во мраке, и только "гостиная и коридоры были освещены.
Надя встретила его с лампой в руке. В ее неровном свете она казалось бледной, хотя, может быть, и впрямь была бледна от волнения.
Верховский шагнул навстречу и протянул руку, она отшатнулась.
– Лампа коптит, прикрутить надобно, – просительно улыбнулся Евгений.
Надежда отдала ему лампу и поспешила в комнату. Там она села на диван, подвернув ноги под себя, и приготовилась читать дневник доктора.
Верховский несколько секунд нерешительно мял тетрадку в руках, а потом вздохнул и протянул ее Наде. Наступила сосредоточенная тишина. Евгений не сводил глаз с лица Нади, пытаясь понять, что она чувствует. Наконец она перевернула последнюю страницу и подняла на него взор.
– Теперь ты понимаешь, чего я боюсь? Я – никто, сын камердинера, плод греха своей несчастной матери!
Надя покачала головой.
– Бедный, бедный мой! Как ты настрадался!
Какой удар для твоей гордости и самолюбия!
– Теперь ты можешь презирать меня, я не князь Верховский. В этом я действительно обманывал тебя. Я открыл тебе эту тайну, теперь ты все знаешь, и тебе понятно, почему я так стремительно бросился за Лидией. И можешь себе представить, с каким наслаждением она мучила меня, пряча дневник.
Евгений не стал вдаваться в подробности того, как дневник оказался снова у него. К слову сказать, он и сам не понял, почему покойная жена в день своей кончины приказала доставить его из адвокатской конторы, где тот хранился.
А уж потом князь Верховский обнаружил дневник в бумагах Лидии.
– Бедный… – снова печально повторила Надя, и глаза ее наполнились слезами.
Тетрадка скользнула на пол, туда же устремился и Евгений. Он приник к ее коленям, зарылся лицом в складки платья Надя гладила его волосы и плакала о нем, о себе, об их утраченном счастье. Верховский, снова вдохнув запах ее тела, потерял голову. Разум не властен над безумием страстей, а искушение было слишком велико. Подол платья, кружева десу, панталоны и чулки – все это было сметено несколькими движениями Вожделенные бедра и нежнейшее лоно открылись перед его воспаленным взором. Он приник к влажной плоти страстными губами. Надя, изогнувшись, прижимала к себе его голову. Ее стон распалил его страсть. И вот он уже внутри, он не забыл, какая она ТАМ.
Она тоже помнила его естество. Все свои ощущения она тайно и страстно лелеяла и сохраняла в своем теле. И вот теперь все потаенное, затихшее и заснувшее выплеснулось с неистовой силой. Апогея они достигли вместе, со стоном, криком и слезами. А потом долго не могли разъять объятий, оторваться друг от друга. Наконец любовники очнулись и поняли, что уж теперь они связаны навеки.
* * *
Догорал короткий день. Вася шалил, и няня его бранила. Он капризничал, мамаша долго не шла. Катерина Андреевна в Москве молилась в церкви на отпевании родственницы. А Владимир Иванович сидел за широким канцелярским столом и усердно работал. У него сегодня выдался удачный день. Его записка получила похвалу на самом высоком уровне. Он вышел из-за стола и, потянувшись, прошелся по кабинету. Подошел к окну и приоткрыл форточку. Ворвался свежий ветер, и, кажется, повеяло весной. Зима была на исходе, как и счастливая семейная жизнь Роева.
Но он еще не знал об этом.
Глава тридцать первая
Все тайное так или иначе все равно становится явным.
Ковалевская вернулась из Москвы, пребывая в тихой умиротворенной меланхолии. Похороны старенькой сестры покойного супруга заставили ее пролить много слез. Московская родня мужа всегда любила милую Катю и душевно привечала. В кругу стареющих кумушек ей был тепло и грустно. И вот с этим душевным теплом хлебосольной Москвы она воротилась домой, в холодный и надменный столичный Петербург.