было бы поговорить со стариками в Этерхорде; нас здесь много. Я полагаю, можно было бы даже перейти улицу, от клуба к библиотеке, и прочитать какую-нибудь проклятую богами книгу. «Обзор Адмиралтейства» о последней войне, например. Или о той, что была до этой. Конечно, есть и другой способ, Исик — гораздо более грандиозный, гораздо более захватывающий. Можно швырнуть свою передовую эскадру во врага, как горсть грязи.
— А теперь тебе лучше говорить потише.
Смущенный, Дарабик взял себя в руки:
— Я слишком много себе позволяю, верно? Грамотность в военно-морском командовании. Нежелание, чтобы твоих парней разделали на орехи. Арквал олицетворяет нечто большее, чем кровожадность и просто жадность.
Вот почему он все еще коммодор, подумал Исик.
— Тебе объявят выговор, если до Этерхорда дойдет хоть слово. Позволить флибустьеру выйти из-под твоего контроля. Даже такому как Грегори Паткендл — широко-известному своим нейтралитетом.
— Я немного подумаю над этим, — сказал Дарабик, — после того, как спасу столько из своей эскадры, сколько смогу. — Он на мгновение застыл, пристально глядя на адмирала.
— Мы вытирали об них свои тарелки, ага?
— Об кого?
— О ту банду с Херликс-стрит.
Исик кивнул:
— Да, вытирали, коммодор. Мы заключили крепкий союз.
Дарабик сильно прижался лбом к лбу Исика:
— Боги небесные, позвольте тебе быть тем, кем ты кажешься. Пусть Маиса будет сильной и здоровой; пусть другие встанут на ее сторону. Потому что мы не можем долго оставаться в тени; рано или поздно они нас обнаружат. Мы и так зашли слишком далеко, Исик. Ты ведь знаешь это, так?
— О да, — сказал Исик, — мы объявили войну Тайному Кулаку.
Коммодор объявил их некомбатантами, направляющимися в Толяссу с миссией милосердия, и разведывательный бриг сопровождал их вдоль остальной линии. На протяжении десяти миль они плыли беспрепятственно, но на северном рубеже боя мзитрини открыли огонь с большой дистанции. Бриг прикрывал их и потерял из-за них мачту. Он замедлил ход, и, прежде чем Грегори успел снизить скорость, чтобы сравняться с ним, удачливое 32-фунтовое ядро проскочило по волнам, раскололо левый борт «Танцора» и насмерть придавило ее единственного смолбоя к грот-мачте. Исик только что сбросил свою маскировку и поднялся на верхнюю палубу, где обнаружил Грегори, стоящего на коленях со склоненной головой и окровавленным трупом юноши на руках.
К закату капитан снова шутил, но его голос и лицо изменились. Вся команда почувствовала это, и они отплыли в темноту без добродушного подтрунивая и песен. За ужином Исик сидел один со своей миской риса и трески, пока не появилась Сутиния и не села напротив него с каменным лицом, держа в руках свою миску.
— Этот смолбой не смог бы завязать разговор даже для спасения собственной жизни, — сказала она, жуя. — Но все равно он был любимцем Грегори.
— Вы имеете в виду, в этой маленькой команде?
Сутиния покачала головой:
— В море у Грегори нет любимчиков, в этом он великолепен. Мальчик был его любимым ребенком. Одним из двенадцати или более. Его мать сейчас с Маисой; она будет ждать нас, когда мы приедем.
Глава 7. В СИРАФСТОРАН-ТОРРЕ
14 модобрина 941
243-й день из Этерхорда
Проснувшись, Пазел услышал только звон, словно в его голове бил никогда не затихавший колокол. Он почувствовал, как вода хлюпает у него в ушах, и представил себе, что бы сказал Игнус Чедфеллоу. Три случая, когда ты едва не утонул, за одну неделю. Тебе повезет, если к тебе когда-нибудь вернется слух.
Были сумерки. Пазела несли вверх по крутому склону холма; окружающие сосны были низкими и густыми, воздух наполнял резкий запах смолы. Он цеплялся за спину стройного существа с оливково-зеленой кожей и черными перьями вместо бровей. Селк. Пазел встретил одного из них всего неделю назад в храме Васпархавен, это была первая и единственная подобная встреча в его жизни.
Его несла был женщина-селк. Странно красивая женщина, хотя это была суровая красота, совершенно непохожая на красоту любого человека или длому. Двое других были мужчинами. Все трое были одеты в простые серые туники. Ни обуви, ни шлемов, ни доспехов. Но на поясах у них были мечи, длинные прямые лезвия, которые блестели красным в лучах заходящего солнца, как будто были сделаны не из стали, а из цветного стекла.
— Таша...
Женщина-селк оглянулась через плечо.
— Золотоволосая жива и здорова, друг человек, — сказала она. — Другие твои друзья тоже сбежали от хратмогов. А теперь не шевелись, осталось совсем немного.
Туман исчез. Пазел увидел, что они вынесли его прямо из каньона, вверх по какой-то узкой расщелине. Он окоченел и замерз, но испытал огромное облегчение. Все выжили, и кто пришел им на помощь: селки. Селки! У Пазела были основания думать, что они мудрые и добрые: во всяком случае Киришган, селк, с которым он подружился в Васпархавене, относился к нему по-доброму. Киришган утверждал, что они были древним народом: кочевниками, скитальцами, своего рода философами. И они ужасно пострадали в Бали Адро, чьи обезумевшие военачальники обвинили их в разрушении зачарованного Плаз-оружия, попытались истребить расу и были мучительно близки к успеху.
Откуда взялись эти селки? Были ли они той «надеждой», о которой писал Киришган в своем зашифрованном послании? Он был странно уклончив, отвечая на некоторые вопросы, и сказал, что есть темы, которые ему запрещено обсуждать. И все же Пазелу было трудно представить, что народ Киришгана может желать им что-то, кроме добра.
В голове Пазела начало проясняться. Он вспомнил, как руки селка подняли его из речных глубин. Он увидел, как Таша исчезает внизу, едва не сошел с ума, пытаясь закричать, и чуть не проглотил окровавленное ухо хратмога.
Он потрогал свою челюсть и обнаружил, что она болезненная и припухшая. Я зубами оторвал ему ухо. Как животное. И он спросил себя, нет ли запаха лимонов в его поте.
То, что произошло дальше, осталось в его памяти размытым пятном, хотя он помнил, как кто-то ударил его кулаком по спине, как он выполз из реки на теплый плоский камень — и откуда-то появилась Энсил, приподняла его веко руками и вздохнула с облегчением, когда ему удалось сосредоточиться.
Звон — внезапно к нему вернулся слух. Он сглотнул: в ушах болело, но звон исчез. И в тот же миг Дар Пазела пробудился к жизни. Селки тихо переговаривались, в их языке звучала мягкая,