с Гарифуллой, раскрыв рот, смотрел на своего командира, надеясь получить ответы.
– Врет, поди, – беззаботно обронил тот.
– Да ладно, вру – не вру. Ты только меня с ними вместе не сажай. Я еще пожить хочу. – Евгений повысил голос и уже почти кричал в надежде, что Дарья Львовна с Полиной Глебовной его услышат.
– А как ты прежде с ними ехал?
– Ни в одном глазу, – уверенно запротестовал импровизатор, – мы‐то верхами, а они сами собой. Это нас на постой вместе поселили. Да и то не под одной крышей.
– Это правда, господа, – вступил в разговор Глеб Веньяминыч, – моя дочь серьезно больна. Долг порядочного человека предупредить вас об опасности. А деньги я вам и так отдам. – Он вытащил несколько ассигнаций из портмоне, которое держал под рукой на мелкие нужды, и протянул вожаку.
– Мало, по виду‐то вы баре не последнего разбору. – Второй бандит недоверчиво покачал головой.
– Мы растратились по дороге, цены взлетели до небес. А нам к морю надо, дочь лечить. Вот могу часы свои отдать. Они у жены. Она по ним время приема лекарств отмеряет.
– Да брось ты их, Пашка, – подал голос тот, что вывел ночевавших на сеновале, – пошли в другое место, есть еще постояльцы. Не хватало нам заразу подцепить.
– Может, прибить их тогда, чтоб не мучились? – задумчиво почесал лопатку предводитель.
– Ты чего? Уже чесаться начал? – с явным испугом в голосе спросил Жока.
– Эй, Пашаня, ты чего в самом деле? А ну, братцы, пойдем отселе подобру-поздорову.
– Да, пойдем‐ка, – поддержал его главарь.
– Эй, а мои кони? Как я ехай буду? – закричал им вслед Гарифулла.
Тот из анархистов, что оказался порассудительней, повернулся и показал татарину дулю.
– А как мы поедем? Здесь оставаться, что ль? Все село перезаражаем, – крикнул Жока, когда бандиты уже вышли за ворота.
Анархисты остановились, пошушукались и в скором времени впихнули во двор всех трех коней.
– Дергайте отсель шибче, – крикнул полосатый и скрылся.
– Действительно, Глеб Веньяминыч, давайте поскорее простимся с этим гостеприимным кровом. – Евгений шутил, но у самого подрагивали пальцы, пока запрягал лошадей.
– А я дальше не поехай, – вдруг сказал Гарифулла, – я назад поехай.
– Тогда ты назад пешком пойдешь, любезный. – Жока приподнял подол рубашки, обнажив смуглый поджарый живот, к которому уютно приклеился засунутый в штаны наган. – А доехать мы и сами сможем.
Татарин почесал затылок и пошел запрягать коней. Те, кто трусит, не пускаются на заработки в неспокойное время, а сидят у печи. Глеб Веньяминыч повернулся, вошел в избу и страшно закричал. Остальные кинулись вслед за ним в темнеющий проем. В сенях валялись разбросанные яблоки – видимо, хозяйка уходила в спешке. В горнице, обласканной утренним полумраком, навзрыд плакала Дарья Львовна, обнимая за колени Полину. На голове у той творилось безобразие: проплешины чередовались с клочками второпях выстриженных волос. Лицо покрылось малиновыми пятнами.
– Полина, – протянул князь, – что это значит?
– Все хорошо, папенька, я больна, пусть все это видят. Так нам проще станет передвигаться. Женя здорово придумал.
– Не спорю, Эжен проявил чудеса смекалки. И очень кстати.
– Мне отец рассказывал, – потупился Жока, – что они в караване такую штуку придумывали. Если знали, что поблизости грабители, притворялись, что кто‐то капитально подцепил заразу.
– Очень умно. Благодарность Федору Ивановичу и тебе, его достойному сыну.
– Только позвольте варенье с лица смыть, – засмеялась Полина, – лучше я у маменьки красок возьму.
– Тронемся поскорее, пока они не опомнились, – заторопился стеснительный выдумщик, и через полчаса путники тронулись, так и не повидав хозяйку.
Людей на тракте становилось все больше, это обнадеживало. Немало отыскалось желающих перезимовать под охраной генерала Краснова – атамана Всевеликого войска Донского. Идти становилось не так боязно, но скорость замедлилась. Полуденную жару переждали в приветливом постоялом дворе, где подавали паштет из утиной печенки.
– И чем же вам не фуа-гра, маменька? – развеселилась Полина, замотанная по‐крестьянски в платок, так что на виду оставался только пятачок розового личика. – Ничем сей деликатес не уступает шедеврам парижских поваров.
– Вкус отменный, – согласился Глеб Веньяминыч, – вот только сервировка все портит. Вкус блюда зависит не только от ингредиентов, но и от того, где его подают. Слышится ли плеск моря, звуки свободного и открытого мира. Или ты глотаешь кусок в страхе, что вот-вот отберут.
К вечеру сделали привал в татарской деревушке у дальних родственников Гарифуллы. Здесь надеялись отоспаться. Денег татарин потребовал вдвое больше, чем платили за прошлый постой, половину взял деньгами, а вторую – часами. Глеб Веньяминыч не жаловался. Лишь бы добраться живыми до места. Самые дорогие фамильные украшения Дарья Львовна зашила в платья, то, что попроще, растолкала по чемоданам. Станут искать, придется все перерывать и вскрывать. Не так‐то просто. По прошествии трех месяцев она и сама начала забывать, где и что запрятано. Даже обручальное кольцо, с которым никогда прежде не расставалась, сняла с руки, поцеловала и пришила суровой ниткой к подкладке Жокиного кителя.
– Это самая большая моя ценность. Я знаю, ты не потеряешь, – сказала она, глядя ореховыми, как у Полины, глазами.
Теперь Жока часто прижимал руку к тому месту, где невесомо колотилась о сукно священная реликвия семьи Шаховских. Его внимательный повзрослевший взгляд подолгу останавливался на живописных рощах, полях, людях, говоривших с ним на одном языке, и внутри раздавался печальный звон эмигрантского колокола. Без пяти минут беглец грустил о несделанном, невыслушанном и невыкрикнутом, о том, что кто‐то другой будет ставить запятые и точки в истории его родины, будет казнить и прощать.
Дон показался на третий день к вечеру. Возле пристани колыхалась толпа. К отправке готовили пассажирский пароход, три баржи и несколько суденышек поменьше. Глеб Веньяминыч решил не искушать судьбу, ночуя на берегу. Переплатив с лихвой, он добыл две крохотные каюты на пароходе. Кажется, здесь порядка наблюдалось поболее, чем в окрестностях Царицына. Впереди ждал Новочеркасск – столица нового государственного образования, затем батюшка Ростов, именуемый воротами Северного Кавказа.
Могучая река к осени обмелела, сквозь темно-зеленую толщу просвечивало рябое дно, израненное солнечными бликами. Волны, преломляя свет, создавали целый спектакль за кулисами мохнатых водорослей. Одни пятна казались поярче – Жока назначил их красноармейцами, те, что побледнее, стали белогвардейцами. Подводные дружины отплясывали на удивление слаженно, то сливаясь в единый световой поток, то разбегаясь по дну разбитым зеркалом. Иногда удавалось разглядеть и других зрителей законспирированного балета: мелкая рыбешка, замечтавшись, заплывала на середину сцены, но тут же в испуге удирала, чтобы не портить представление.
Плавание выдалось спокойным, Донское войско бдительно охраняло главную артерию. Дисциплина везде: в выправке судового командования, в обращении с пассажирами, даже подстаканники