Я стояла посреди огромной бесплодной равнины. Аматеон по-прежнему обнимал меня, зарывшись головой мне в живот. Не уверена, что он заметил перемену.
Снова запахло яблонями, и я повернулась туда, откуда повеяло ароматом. Холм, снова и снова являвшийся мне в видениях, возвышался неподалеку. Я различала дерево на его вершине, дерево, под которым в бушующих молниях стояли мы с Мистралем. Эту равнину я тоже видела, но никогда еще не спускалась на нее.
Аматеон поднял голову и взглянул на меня. Край чаши проехался по его волосам. Почувствовав прикосновение металла, он прижался к чаше тем же движением, каким склоняются в ласковую ладонь. И только тут заметил окружающий пейзаж.
Он потянулся рукой к земле, постаравшись, правда, не разорвать контакт с моим телом и с чашей. В руке у него оказалась горсть серой пыли, настолько сухой, что она просыпалась меж его пальцев, как песок.
Он снова взглянул на меня, глаза блестели от слез, которые он то ли не отваживался, то ли не мог пролить.
– Когда-то долина была другой. – Он снова прижался к чаше, словно ждал от нее утешения. – Здесь уже ничего не прорастет. – Он разжал руку и подставил ее ветру, тут же подхватившему пыль. – Здесь больше нет жизни.
Он протянул мне покрытую сухой мертвой пылью ладонь, как ребенок подставляет ушибленное место, чтобы на него подули – и все пройдет.
Я открыла рот, чтобы пробормотать что-то утешительное, но голос прозвучал не мой, а слова были далеки от утешительных.
– Аматеон, ты сохранил свое имя, хотя забыл, кто ты и что ты, – сказал голос ниже, чем мой, глубже, с более раскатистыми гласными.
– Земля умерла, – проговорил он, и слезы наконец полились из его глаз.
– Разве я похожа на мертвую?
Он нахмурился, потом качнул головой. Волосы снова потерлись о чашу, но мне показалось, что шелковая мягкость его волос ласкает мою кожу, кожу живота и ног. Я вздрогнула.
– Богиня?..
Я коснулась его щеки.
– Неужели это было так давно, Аматеон, что ты меня уже не узнаешь?
Он кивнул, и с его щеки скатилась первая слезинка. Одинокая капля влаги упала на серую землю, оставив крошечный черный след. Но вся земля под нашими ногами словно вздохнула.
– Ты нужен нам, Аматеон.
И я согласилась с Богиней. Он был нужен земле, нужен мне, нужен нам.
– Я твой, – прошептал он. Он снял меч с пояса и протянул его, как предлагают жертву. А потом запрокинул голову, подставив горло. Глаза он закрыл, будто в ожидании поцелуя, но не поцелуя он ждал. Я вдруг поняла, что если земля так отреагировала на одну его слезинку, то другие телесные жидкости будут восприняты еще лучше.
И еще я поняла, какую он предлагает жертву, и от овладевшей мной Богини я знала, что его кровь вернет жизнь этой земле. Он был Аматеоном, богом земледелия, но не только им: еще он был той искрой, тем толчком, что позволяет семенам прорасти в земле. Он был магическим мостом между спящим семенем, темной землей и самой жизнью. Его "смерть" вернет это все земле.
Я качнула головой:
– Я только что спасла ему жизнь, я не отберу ее тут же. Ее голос снова прозвучал из моих губ:
– Он не умрет так, как умирают люди, но так, как умирают злаки. Чтобы восстать и напитать свой народ.
– Я не спорю, – сказала я, – если такова твоя воля, пусть так и будет, но не от моей руки. Я слишком старалась сохранить своих людей в живых, чтобы начать их убивать.
– Но это не настоящая смерть. Это лишь сон и видение. Аматеон предлагает нереальную, а мистическую плоть и кровь.
Аматеон открыл глаза и опустил голову и меч.
– Богиня права, принцесса. Это не настоящая земля, и мы здесь не наяву. Моя смерть здесь не станет настоящей смертью.
– Ты не видел те же видения, что я, Аматеон. Мне приснилась чаша, а когда я проснулась, я нашла ее в своей кровати, очень даже настоящую. Я не хочу убить тебя здесь и обнаружить там в коридоре твое истекающее кровью тело.
– Ты оставишь эту землю бесплодной? – спросил голос моими губами. Вести одними и теми же устами диалог за обе стороны казалось чуть слишком шизофреничным для душевного комфорта. Да еще и энергия, энергия Богини, стала как будто тяжелей и весомей, ее присутствие уже не приносило мир в мою душу.
– Чем я тебя огорчила?
– Ничем. Я тобой очень довольна, Мередит, более чем кем-либо за очень долгое время.
– Я слышу твои слова, но я чувствую твое... нетерпение. Я как будто раздражаю тебя чем-то, и не теперешним сопротивлением.
Она ответила мыслью, но я, смертная женщина, должна была произнести мысль вслух, чтобы понять.
– Ты думаешь, я напрасно трачу твои дары, пытаясь разгадать эти убийства.
– У тебя есть твоя полиция. Уже в этот самый момент Кромм Круах заставляет их применить людскую науку для твоей пользы.
Мне понадобилась пара мгновений, чтобы сообразить, что она говорит о Рисе, называя его настоящим его именем.
– Не настоящим, – поправила она моими устами, – но последним из истинных имен, которыми он обладал.
– У Риса было имя еще старше, чем Кромм Круах?
– Да, хотя помнят его немногие.
Я хотела уже спросить какое, но почувствовала, как она улыбается, и услышала слова:
– Ты отвлекаешься на мелочи, Мередит.
– Прости меня, – сказала я.
– Я не об имени Кромм Круаха, я об этих смертях. Умершие родятся снова, дитя. Зачем так скорбеть о них? Даже истинная смерть еще не конец. Другие найдут для тебя улики и убийц, но есть обязанности, которые ты не можешь перепоручить, Мередит.
– Какие же?
Она показала рукой на Аматеона.
– Оживи мою землю.
Аматеон снова протянул мне свой меч и закрыл глаза. Голову он откинул назад, чтобы ничто не мешало удару.
– С тобой это уже бывало, – догадалась я.
Он приоткрыл глаза, чтобы взглянуть на меня.
– В видениях и наяву.
– Разве это не больно?
– Больно. – И он закрыл глаза и поднял меч повыше, словно это могло убедить меня поскорее его взять.
– Он жертвует с охотой, Мередит. Ты не совершишь зла.
Я покачала головой.
– Отчего это ты, в чьем распоряжении – вечность, так нетерпелива, а я, у которой есть лишь несколько жалких десятилетий, хочу выбрать долгий путь?
Я ощутила ее вздох и одновременно – ее радость. Это было неким испытанием – не из тех, где выбор между добром и злом, но выбор пути, каким пойдет возрождение. Она предложила мне быстрый, насильственный путь возвращения мощи волшебной стране. Теперь я знала так же точно, как то, что день сменяется ночью, что Аматеон умер бы. Умер бы по-настоящему. То, что он восстал бы из могилы и вернулся к своей "жизни", дела не меняло. Ведь это моя рука должна была перерезать его горло. Моя рука должна была пролить горячую кровь на землю, на собственное тело. Я смотрела на него, коленопреклоненного: глаза закрыты, в лице покой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});