Читать интересную книгу История под знаком вопроса - Евгений Габович

Как говорилось в старом анекдоте армянского радио, на вопрос «Правда ли, что Исаак Карапетян выиграл в лотерее автомобиль?» был дан следующий ответ: «В принципе правильно, но не Исаак Карапетян, а Лейла Петросян, и не автомобиль, а велосипед, и не выиграла, а у нее украли…»

Ферро подробно разбирает хорошо им исследованную советскую фальсификацию истории. В новом, переработанном издании своей книги он отмечает, что крушение советской системы резко изменило содержание учебников истории в разных странах бывшего Советского Союза и в бывших «социалистических» странах Восточной Европы. И везде здесь исторические мифы играют роль катализаторов националистических настроений. Я рассмотрю ниже, как этот тезис видят другие современные исследователи.

В Индии, в которой традиционно вообще не существовало никакой истории (литература ― да, философия ― да, мифология ― да, религия ― да, но не история и не хронология!), последняя лишена сегодня реального знания о прошлом, она мифична в своей основе, ибо основана не на исторических источниках, а на литературно-мифологических произведениях и выдумках последнего века — двух. Об отсутствии в Индии исторической традиции я планирую рассказать подробнее в книге об истории Азии. Пока же могу порекомендовать читателю, для которого отсутствие исторической традиции в Индии является откровением (не мудрено: ТИ в состоянии внушить каждому, что и на Марсе с незапамятных времен существовали и историки, и хронологи) на замечательную главу «Египет, Индия» в книге А. Т. Фоменко «Методы математического анализа исторических текстов. Приложения к хронологии» М.: Наука, 1996, стр. 281–282) и посвященные Индии разделы книг Носовского и Фоменко.

История арабов возведена в ранг божественной истины и играет огромную идеологическую роль в современных арабских странах, хотя еще лет сто тому назад она прозябала в тени теологии. В Иране пытаются представить древнюю Персию центром всей человеческой цивилизации. «Крошечная Армения, вся история которой полна национальных неудач и трагедий, поражений и прозябания в нищете и отсталости», тем интенсивнее возвеличивает свою историю, «придает ей светлый образ мученичества».

Как быстро великодержавные настроения подминают под себя не только исторические модели, но и общечеловеческие лозунги, показывает пример узурпации Наполеоном идеалов Великой Французской революции. Как отмечает Нольте в предисловии к книге «Нациестроительство восточнее Буга», из «равенства, свободы и братства» в следующее историческое мгновение возник лозунг «великой нации» от Атлантики на западе до Адриатики и Эльбы на востоке. Аналогично этому из ― во многом фальшивых, ибо реально в них не очень-то и верила сама советская пропаганда ― лозунгов типа «социализм» и «интернационализм», долго определявших и историческое видение в «странах социализма», быстро возникли националистические лозунги и этноцентристские модели прошлого.

Хотя придумывание национальных версий истории и воспринимается многими как необходимый шаг на пути к созданию нации (парадоксально, но многие националистические течения стоят в лучшем случае перед задачей нациестроительства, а не защиты собственной нации от других), сама эта задача в большинстве случаев представляется устаревшей и невыполнимой. Восходящая к XIX веку идея нации вступила в наше время в противоречие с реальной динамикой мирового разделения труда, глобализации, добровольных экономических союзов и все нарастающей мобильности. Пока националисты пытаются захватывать власть во имя торжества собственной нации, нация эта ― еще не оформившись ― расползается по свету, а ее многочисленные аспиранты спокойненько интегрируются в другие национальные, наднациональные или квазинациональные образования. Но политиков это не волнует: эмигранты даже полезны как финансирующая и морально поддерживающая националистических политиков диаспора. Полаивающие на историческую аналитику и честно исполняющие свою роль прилипалы, помахивающие хвостиком перед политикой историки получают свою сочную косточку академических почестей, а их хозяева ― посты в новых «национальных» парламентах и правительствах.

Впрочем, задолго до возникновения первых наций: французской и английской, голландской и португальской, испанской и польской, в сознании европейцев возобладали начальные разделительные исторические мифы. Миф о цивилизованной античности и варварском севере Европы, а вскоре еще и миф о западной и восточных цивилизациях внутри Европы. Вернее, о цивилизации на западе Европы и об отсутствии таковой на ее востоке. Возникновению и развитию мифа о Восточной Европе посвящена книга американского историка Ларри Вульфа «Изобретая Восточную Европу. Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения» (М.: НЛО, 2003).

В середине XX века в сознании европейцев с легкой руки Черчилля возник миф о «железном занавесе», почти полвека доминировавший в общеевропейском сознании и позволявший стричь под одну гребенку всех, волей судеб попавших за оный, не теряя время на копание в деталях, на тонкости и различия. В свое время я сравнивал миф о железном занавесе с таковым о Великой Китайской стене и позволил себе футурологическое предсказание о том, что в будущем этот миф будет воплощен материально, когда правительство вновь воссозданной на месте «лагеря социализма» новой мощной империи прикажет обнести свою территорию высокой стеной из титановой стали. О мифе Великой стены я расскажу в книге по истории Азии, а про свое футурологическое предсказание хотелось бы высказать пожелание, чтобы оно не сбылось: очень уж не хочется, чтобы будущие поколения снова разделяли бы разные стены, великие и железные.

С падением «железного занавеса» началось или интенсифицировалось мелкомасштабное историческое мифотворчество в каждом отдельно взятом «национальном дворе». О том, как придумывались и развивались национальные истории в Советском Союзе и в возникших на его развалинах государствах рассказывается в сборнике «Национальные истории в советском и постсоветских государствах», изданном под редакцией К. Аймермахера и К. и Г. Бордюгова (М.: АИРО — ХХ, 1999).

В статье Сергея Константинова и Александра Ушакова «Восприятие истории народов СССР» этого сборника речь идет о об идеологии, основанной «на новом прочтении прежней истории» и служащей основанием для взаимной враждебности, которая, в своем корне, является враждебностью к советскому прошлому и к имперскому наследию. В качестве примеров «исторических представлений о позитивных моментах многовекового проживания в едином государстве», которые якобы выдержали испытание временем, авторы называют:

• четыре бывшие союзные республики: Украину, Беларусь, Армению и Киргизию,

• одну автономную республику: Абхазию, и

• один регион, не обладавший в советское время статусом автономного: Приднестровье.

Даже отвлекаясь от того, что с оценкой авторов относительно Украины и Киргизии можно согласиться лишь частично, так и хочется воскликнуть: маловато! Практически на всей территории бывшего Советского Союза после его развала «новое прочтение прежней истории», понимаемой здесь как прошлое, привело к созданию новых моделей прошлого, радикально отличающихся от признанных официальными еще в конце 80–х годов XX века.

Оценка прошлого на протяжении двух последних столетий во враждующих друг с другом Армении и Азербайджане определяется простой формулой из арсенала сиюминутной политики «друг — враг».

В Казахстане новая модель прошлого носит ярко выраженный этноцентристский характер: «не учитывается, что некоторые крупные субэтнические общины Казахстана ― алтайские старообрядцы, уральские и сибирские казаки, семиреченские уйгуры и дунгане, немецкие переселенцы ― имеют «сложившиеся за последние два — три века свои локальные истории». И это в стране, где и после сильной, спровоцированной всплеском локального национализма, волны эмиграции людей, не относящихся к титульной нации, и сегодня «коренное» казахское население не составляет и 55 % общей численности населения. «Казахская модель прошлого» куется ― согласно авторам ― на основе прагматических политических представлений президента Назарбаева, которому при этом ничуть не мешает «отсутствие серьезного анализа исторических фактов». Это сближает ее методологически с советской версией казахской истории, в которой великий русский народ освобождает эксплуатируемых ханами казахских тружеников и одаривает их великой культурой (под воздействием которой казахи почти забыли свой язык, а память народа уничтожалась разными способами, в том числе и путем смены алфавита).

Говоря о ставших вновь независимыми бывших прибалтийских республиках СССР, авторы подчеркивают, что отличия в трактовке прошлого в Эстонии, Латвии и Литве от таковой в советской историографии и, частично, в современной российской касаются как XX века, так и более ранних периодов прошлого вплоть до начала XIII века. В XX веке различия в трактовке не ограничиваются спором о том, были ли события 40–го года оккупацией и аннексией или «принудительнo-добровольным присоединением». Как и в случае Участия жителей прибалтийских стран во Второй мировой войне на стороне сталинского Советского Союза и гитлеровской Германии, так и при трактовке массовых депортаций в Сибирь, принудительной коллективизации и политики русской колонизации ― речь идет не столько о самих этих фактах, сколько об их оценке. А последняя сильно зависит от политического климата и идеологического настроя.