– Ты его окончательно отшила, да? – задыхаясь, спросила она.
– Отшила? – протянула я. – Какой странный психологический термин...
– Брось ломаться, говори все как есть!
Шурочка и раньше была склонна к некоторой экзальтации – вероятно, кровь итальянских предков время от времени ударяла ей в голову, – но сейчас творилось нечто невообразимое.
– Почему ты не на работе? – Я не могла ее не позлить.
– У меня сейчас сердце разорвется! – воздела она руки к небу. – Дайте мне терпения! Танита, что ты делаешь?!
– Ничего такого, из-за чего можно поднять такой шум. Ты, милочка, вторгаешься в частную жизнь, – сухо произнесла я. Шурочка аж вся посинела, мне даже вдруг стало ее жаль. – Ладно, как подруга подруге скажу тебе – да, я отшила, как ты выразилась, Сержа Мельникова. Но почему это тебя так волнует?
– Мы уже сто раз обсуждали с тобой... – запальчиво начала она, но я ее перебила:
– Да хоть двести! Спасибо, конечно, за твои психологические советы, но голова у меня на плечах все-таки своя. Не надо меня больше агитировать.
Она нервно вскочила, подбежала зачем-то к аквариуму, застучала ногтями по стеклу.
– Ты об этом пожалеешь, ты об этом очень пожалеешь...
– Шурочка, ты мне всех рыб распугаешь!
– Пардон... – Она опять упала в кресло и неожиданно разрыдалась. – Таня, как мне плохо!
Я налила ей воды.
– Что случилось? – строго спросила я. – Эх ты, советчица... Самой небось совет понадобился...
Ее слезы почему-то успокоили меня. Мне показалось, что ее интерес к нашим с Сержем отношениям не настоящий, что сейчас она пришла вовсе не затем, чтобы узнать о причинах нашего с ним разрыва, а просто у нее самой были какие-то неприятности и она искала повод, дабы излить душу.
– Шурка, платок... Да не реви ты так!
Она не имела никакого представления о том, как женщина должна плакать, – лицо у нее покраснело и перекосилось, с носа капали слезы. Да и вообще, она совершенно напрасно не пользовалась водостойкой тушью при подобном темпераменте.
– Вот успокоительное! Шурочка, расскажи, легче будет...
Своими слезами она совершенно обезоружила меня, теперь я не могла упрекнуть ее в том, что она сует нос не в свое дело. Мне оставалось только одно – носиться вокруг нее то с платком, то с лекарством, то с питьем...
– Таня, погоди! – Она отвела в сторону мою руку со стаканом и посмотрела на меня прозрачными, огромными, ярко-карими глазами – точь-в-точь итальянка с картин Карла Брюллова, было даже что-то неприятное в этих ярких выпуклых глазах. А древние греки сказали бы – «волоокая»... Но сейчас такие глаза хороши только для детей, у взрослой женщины они смотрятся несколько неестественно... Какая-то чепуха лезла мне в голову, я смотрела на жизнь как на спектакль, в котором над Шурочкой поработал не особенно умелый гример.
– Да в чем дело-то? – раздраженно спросила я.
– Ты когда-нибудь чувствовала, что тебя никто не любит? – жалобно спросила она.
– Какая чушь...
– Вот видишь, ты даже не думала об этом! А я шла сейчас к тебе, чтобы расспросить о Серже, и вдруг поняла – так бессмысленно все это... – и новый поток слез хлынул из ее огромных глаз, как будто предназначенных для рыданий.
– Шурочка, тушь размазалась... Что бессмысленно?
– Я... моя жизнь... – икая, сообщила она. – Меня никто не любит. Я хотела тебе дать совет... Господи, какие глупости! Тебе, которая купается в любви – один мужчина, другой, первый муж забыть никак не может, все так и рвутся к тебе, все нежны, все дарят подарки! А я...
«Детский сад какой-то!» – раздраженно подумала я. Часы показывали, что в студию я уже безнадежно опоздала.
– Чем я-то плоха? – подвывала она в голос. – Разве я некрасива, глупа, руки у меня не из того места растут? Таня, ну скажи, в чем дело! – Она вцепилась в меня, как утопающий хватается за спасательный круг.
– Ты слишком много думаешь об этом, – сурово произнесла я. – Я, например, совсем не думаю о том, любят меня мужчины или нет.
– А о чем же? – жадно спросила она.
Я оторвала ее руки от себя и подошла к аквариуму.
– О рыбках я думаю. Ты посмотри, какие миленькие, пестренькие, плавают туда-сюда...
Она посмотрела на меня с нескрываемой ненавистью.
– Ладно, Танита, ты извини, что я вот так прибежала, рассиропилась... – Слезы на ее глазах моментально высохли.
– Нет, ты правильно пришла, – рассудительно заявила я. – Кто еще поможет, кроме подруги! Шурочка, вот мальки появятся, я тебе непременно отсажу... В прошлый-то раз они их сожрали.
Ее прелестное покрасневшее личико опять перекосилось.
– Я насчет Сержа... – неестественно произнесла она. – Ты правда окончательно с ним рассталась?
– Правда.
– Надо же! – покачала она головой, пряча глаза. – И как же теперь?
– Да никак. Шурочка, дорогая, у меня есть Митя, который мне дороже тысячи Сержей...
– Но он был у тебя... – быстро сказала она.
– Кто?
– Мельников. Он был у тебя дома.
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда! Мельников просидел у меня вчера целый вечер, на тебя жаловался...
– И все рассказал?
– Все. – Она подняла свои глаза, в которых теперь не было ни одной слезинки. Мне сразу стало как-то нехорошо. Теперь еще один человек знал мою тайну. О моей измене. «Убить ее, что ли? – лениво подумала я. – Чтобы она Мите не разболтала. С нее станется...»
– Зачем он это сделал?
– Он просил моего совета, – скромным голосом доложила Шурочка, теперь в нем не было и следа прежнего отчаяния.
– И что ты ему посоветовала?
– Ну... время лечит, сказала ему я. Что ты так смотришь? Нет, ничего конкретного я ему не говорила, лишь кое-какие успокоительные фразы. Он вчера был просто вне себя, все рвался – извини за грубое выражение – набить морду твоему Мите.
– Какая гадость, какая гадость... Шурочка, я не просто не люблю Сержа. Я его почти ненавижу! Набить морду... Если он что-нибудь сделает Мите, я его уничтожу. Не знаю как, но я это сделаю точно!
И тут раздался звонок в дверь. В пылу спора я забыла обо всем на свете, и этот звонок прозвучал как гром среди ясного неба.
– Кто это? – с испугом и любопытством спросила Шурочка. – Митя?
– Н-не знаю. Может быть, Серж?
Я могла рассуждать о моих чувствах к этому человеку сколько угодно, но увидеть его сейчас вот так, лицом к лицу, была совершенно не готова.
– Ладно, нам терять уже больше нечего... – С этими словами я бросилась открывать дверь.
На пороге стоял Антон Тарабакин, мой второй муж, человек, которого я меньше всего ожидала увидеть в данный момент.
– Таня, здравствуй, – сглатывая, произнес он. – Извини, я без предупреждения.
В руках он теребил журнал «Новый мир», дымчатые очки как-то криво сидели на его остреньком носу, на щеках – явно двухдневная щетина... Я так обрадовалась, что это не Серж, что бросилась Тарабакину на шею, чем страшно его смутила. Наверное, он ждал более прохладного приема.