— Он журналист… — начальник РОВДа назвал известную московскую газету.
— Я хорошо знаю главного редактора Вячеслава Георгиевича.
— Холеный поправил на руке перчатку. — А вас кто сюда звал!?
— По устной жалобе господина Рассохина. — Глеб опустил камеру. — А что?
— Кто вам разрешил снимать? Вы журналист газеты, а почему снимаете?!
Все как бы немного отступили назад, образовав подобие клина с Холеным на острие.
— До нынешнего эпизода вы были знакомы с господином Рассохиным? — наступал на Канавина Холеный.
— Да лет сто, — быстро и весело ответил Глеб.
— Тогда нам все ясно. — Холеный повернулся к клину. — Привозят карманных журналистов. Ясно, какая статья может появиться в газете…
— Ты, козел… — Глеб подшагнул к Холеному. — Чего ты тут куражишься? Ты не понял еще, в какое дерьмо вляпался? И не строй тут из себя Вэ Вэ Путина. Думал, одну пулю проглотили, и все будет шито крыто? На мужиках отыграетесь?
— Считай, ты в этой газете больше не работаешь. Наглец! — Холеный сунул руки в карманы, пошел к выходу. — Проститутки!
— Это ты после моей статьи полетишь кверху жопой!
— Господа, господа, — вклинился между ними полковник. — Давайте решать проблему в цивилизованных рамках, господа!
С самого начала егерь с удивлением смотрел на поднявшуюся с приездом журналиста суету. Все, вроде, как кинулись засыпать волчью яму, в которую он угодил утром. И начальник райотдела, и майор, обернувшийся из охотника за егерями в мужичка с ноготок.
Заметил он и, как ветеринар быстро глянул на Рассохина, когда тот сунул рукой в лосиную тушу.
Из милиции он пригласил Рассохина и Глеба домой.
— Вот она, верный друг егеря. — Рассохин по-свойски расцеловался с Танчурой. — До чего красивая, глядеть невозможно.
Глеб, познакомившись, поцеловал ей ручку. Танчура закраснелась. Егерь как бы сызнова увидел жену, румяная, с блестящими глазами. Ромашковый новый халатик перехвачен в талии беленьким пояском.
— А где мой друган? — шумел Рассохин. — Я ему тут такой наган привез. В садике?
— Простудили его в садике. Не смотрят за детьми. Дома вон с температурой лежит, — отозвалась уже из кухни Танчура.
— Я не лежу. — Гости обернулись на голос. Из спальни вышел Вовка, хмурый, на щеках красные пятна.
— Во-о, орел! И ничо он не болеет! — Рассохин присел на корточки.
— Щас же иди тапки надень, — закричала Танчура. — Пол ледяной, он ходит. Ну-ка, кому сказала!
— Иди скорее. — Рассохин подхватил Вовку на руки. — Что я тебе привез.
— Наган. — Вовка заерзал, выкручиваясь из рук Рассохина. — Пусти. Я большой.
Через пять минут здоровенный полосатый кот с задранным хвостом носился по диванам и креслам, уворачиваясь от резиновых пулек.
— Ту-у, ты-дых. Я его ланил, — долетали на кухню отзвуки Вовкиной охоты. — Тах, тах!
Танчура приоткрыла дверь в сени, кот лётом выскочил наружу. Вовка ударился в рев.
— Зачем выпустила? Он ланеный. Он там подохнет! — Засобирался следом.
— Я т-те пойду. Температура не спадает, он на мороз собрался. Щас же положи куртку…
— Ну боец. Охотник растет, — прямо лучился радостью Рассохин. — Наливай, хозяин. Какую мы им пулю отлили, ха-ха!
— Вот увидишь, он еще что-нибудь придумает, — повторил Глеб. — Для них с прокурором это вопрос выживаемости. Оправдаться они могут только одним способом, обгадив вас.
— Эксперты дадут заключение, что пуля выпущена из карабина Курьякова и все. И не отвертятся, — отмахнулся Рассохин. — Скажи, слабо тебе написать?
— Там же никакой пули не было, — сказал Венька.
— Да я знал, что они ту первую запсотят. Вторую-то я к себе в карман положил. Давай еще по одной. — Рассохин подцепил вилкой огурчик. — Ну ты, Глеб, этого москвича приложил.
— А чего он: «карманный». Ты еще сначала посади меня в карман. Всякая жаба будет мнить тут себя подводной лодкой. — Журналист после стычки с Холеным как-то подзавял. Больше помалкивал.
— Ну что, будешь писать? — спросил Рассохин. — Напряг он тебя с редактором-то?
— Интересно, что они еще придумают? — Глеб повернулся к Веньке. — Ветеринар же заметил, как он пулю подложил. Ты ее в руке держал?
— Ну и что, — хрустел огурцом Рассохин. — Пуля-то из лося!
— Эксперта купят?
— Нет. Я там ребят знаю. Крепкие. Не пойдут.
— А кто он, этот кандибобер?
— Какой-то Курьяковский друг по университету, что-ли.
— Говорят, в администрации президента, — крикнула от телевизора Танчура.
— Шишкарь.
— Ага, старший помощник младшего дворника. Так ты будешь писать?
— Ты меня не заводи. Наливай. Глеб Канавин мастер пера, а не топора. Я люблю, чтобы все было доказательно. А тут что. Пуля?
— Ну-у, паразит! Щас отниму, — раздался крик Танчуры, и в ту же секунду в кухню влетел Вовка. Прополз на животе под столом между ног сидящих. Спрятался за стулом Рассохина. Следом вошла Танчура.
— Где этот паразит? Смотрю фильм, а он в экран стреляет. Погас и не включается.
— А чо они все на одного накинулись? — выкрикнул из-за стула Вовка.
— Кто?
— Бандиты там на одного. — Глаза у мальца сверкали. — Пуля остановит подонков!
— Ну что ты, мать. Он же спасал, — засмеялись за столом.
— Пузатому плямо в пузо попал, — ободренный смехом взрослых похвалился Вовка.
— Только зайди мне, я т-те, — пригрозила Танчура. — Вень, иди включи. На самом интересном месте…
— Ну давайте, за Глебову статью, — поднял рюмку Рассохин.
Глава девятнадцатая
Впервые в жизни прокурор чувствовал себя преступником. Маялся по ночам, представляя себя то в суде, то на коллегии в прокуратуре. И все не мог придумать, как оправдаться. Подсказку он увидел во сне, в образе черного человека с дульными отверстиями во лбу вместо глаз. Это был киллер, и он давал показания в суде против него, прокурора Курьякова. Ветер раздувал полы черного пальто киллера, свистел в зрачках-дулах. От этого свиста Курьяков и очнулся. За окнами спальни рвал и гудел о железо ветер.
«Эксперты заставят карабин заговорить. Он даст против меня показания… Главный свидетель. Без него они ничего не смогут доказать, — легко и ясно, как это бывает сразу после сна, думал Курьяков. — Карабин исполнитель, я заказчик. Если не убрать его, он выведет на меня. И тогда… никакого «тогда» не будет», — оборвал сам себя прокурор.
К утру, ворочаясь под одеялом, он разработал всю операцию по устранению «киллера» в деталях.
Вечером того же дня он заехал в райотдел милиции. Поднялся в кабинет к начальнику. Как он и рассчитывал, лицо полковника Штырлина к концу рабочего дня сделалось одного цвета с медным иконостасом на боковом столике.