— Аминь, аминь, — сказал он вслух. — Ну, таперя, Орефа, приготовься, ужо заговаривать начну.
— Да что мне готовиться-то, у-у-у, побойся бога. — Орефа, словно бык, замотал головой.
— Божественное поминай: пресвятые богородицы, анделов…
— М-м… бога для начинай, Фома… Ох, у-у-у! — взвыл мужик. — Удавлю, дьявол… — И он, вращая глазами, кинулся на Гневашева.
— Стану благословясь, пойду перекрестясь, — отпрянув, затараторил Фома, — из избы дверьми, из двора воротами под восточну сторону. Под восточной стороной стоит часовня. А в этой часовне стоит Антипа, зубной бог. Помолюсь Антипе, зубному богу: «Антипа, зубной бог, сходи на буево, на буеве лежит мертвый мертвец, спроси у энтого мертвеца, не болят ли у нею жилы, зубы и не тоснут ли у него скулы?»
Фома кинул быстрый взгляд на больного. Орефа раскрыл рот, с надеждой уставился на знахаря.
— Ответил мертвый мертвец Антипе, зубному богу:
«Не болят мои жилы, зубы, не тоснут мои скулы». Так бы не болели у недужного раба Арефа. Не болели бы жилы, зубы, не госнули бы у него скулы. Аминь. Ну вот, — помолчав, сказал Гневашев, — таперя воску на зуб положи и соли откушай… Всю, всю ее, матушку, погреби. — Фома подождал, пока мужик, морщась, глотал соль. — А опосля всего корочку пожуй… И божественное поминай, молитвы святые. Назавтрие все как рукой снимет…
Надоедливо вершинами деревьев шумел ветер. Ударил проливной дождь, яростно барабаня по крыше.
Со всех углов избы раздавался храп, пахло потом нечистых человеческих тел, еще чем-то кислым и душным.
Старичок с больными ногами улегся рядом со Степаном. Он долго ворочался, охал, надрывно кашлял, отхаркивался и плевал. Под утро, когда в окнах чуть засерел рассвет, Василий Рябой разбудил Шарапова.
— Степанушко, — с усилием промолвил он, — подвинься ко мне.
Степан подвинулся ближе. Старик с оханьем приподнялся на локте.
— Ты сына мне спас, — зашептал он, не спуская блеклых, уставших от жизни глаз со Степана. — Ведома мне река. Недалече… зерна жемчужного много, — Василий тяжело вздохнул. — От Феодора, душегубца, сколь мук принял — того места не открыл, а тебя награжу. Знаю, куда идешь. На дело деньги пойдут. Сыну велел — он укажет… один иди. — Старик откинулся на изголовье и замолк.
— Ну-к что ж, спасибо, отец, — благодарил растерянный, немного смущенный Степан.
Он не заметил, как в темноте совсем рядом зашуршало сено, на миг приподнялась чья-то лохматая голова.
Степану показалось, что старик что-то хочет сказать еще. Но напрасно он ждал. Василий захрипел, дернулся, закинул голову. Реденькая седая бороденка поднялась кверху.
К рассвету стало тишеть, показалось солнце.
Утром Василия Рябого хоронили всем скопом. Над небольшим холмиком забелел березовый крест. После похорон к Степану подошел Яков и, взяв за локоть, отвел его в сторону.
— За жемчугом седни идем, — смотря в сторону, сказал он, — тебе одному покажу, так отец велел.
— Знаю, — раздумывая и дымя трубкой, ответил Шарапов, — много ли ходу туда?
— В трое суток обернемся. — Яков отмахивался от дыма. — Мужики здесь обождут.
— Ну-к что ж, пойдем. Ежели есть чем в кармане звякнуть, так можно и крякнуть — деньги во как надобны! У богатого, говорят, черт детей качает. Постой, — спохватился Степан, — что мужикам скажем?
— Недалече стоит часовенка, скиток, — помолчав, ответил Яков, — праведный старец там живет. Скажешь, наказывал тебе отец подаяние в поминки старцу отнесть, не обессудят мужики.
…Яков Рябой, человек молчаливый и угрюмый, вел Степана среди болот и топей. Часто им приходилось валить вековые ели и по зеленым мосткам пробираться через трясины.
— Люди говорят, — бурчал он, оглядывая со всех сторон высоченную ель, — дерево туда ронят, куда оно качнулось, а мы сами его гнем, куда надоть.
Перебрели несколько мелких речушек. Обошли озеро, густо засыпанное опавшими листьями. По болотам шли, перепрыгивая с кочки на кочку, помогая себе шестами, — впереди Яков, за ним Степан.
Привычный ходить по льдам, Степан и здесь не отставал от своего проводника.
К вечеру путники добрались до небольшой речушки с прозрачной, как слеза, чистой водой.
— Пришли, — сказал Яков.
Не говоря больше ни слова, он стал рубить у самого берега высохшее дерево.
— Роняй еще одну сушину, вон ту, — указал он, видя, что Степан взялся за топор.
Из нескольких бревен мужики быстро сладили плот, связав его с помощью жердей и гибких прутьев.
— Готово, — осматривая со всех сторон свое сооружение, сказал Яков. — Назавтрие, как солнышко встанет, начнем с богом… А сейчас ушицу сварим, рыбки пожуем.
Нарезав гибких ивовых прутьев, Яков принялся плести небольшую сетку. Степан с удивлением глядел, как быстро в умелых руках спорилась работа.
— Ну и ну, — ощупывая руками готовую сеть, похвалил он, — мне бы и в день таково ладно не сделать.
— У морехода в другом сноровка, а я лесной человек, всю жизнь здесь прожил, — ответил Яков.
Побродив с сетью по реке, он выловил несколько больших рыбин.
Когда принялись за густую уху, Яков сказал:
— Эдак бы на заводе!
— Плохой харч, что ли, на заводе-то? — уписывая за обе щеки, спросил Степан.
— А то… дадут щи — хоть кнутом хлещи, пузыря не выскочит. Каша суха да горька, без масла… А за день наломаешься — руки не поднять, — Яков замолк.
— По своей воле на заводах работал? — любопытствовал Степан.
— По своей воле? — удивился Рябой. — Да в жизнь бы не стал! Житье там — лещу на сковородке легче. Сильем загнали. — Вдруг он перестал есть и прислушался.
— Птица гомонит, слышишь? От испугу эдак-то. Видать, человек близко.
Несколько пташек с тревожным криком вылетели из прибрежных кустарников. Яков вскочил. На бледном лице загорелись по-волчьи глаза, вздулись жилы на худой загорелой шее.
Глядя на него, Степану сделалось не по себе. А Яков, ощупав на поясе нож, ринулся в кусты.
— А-а-а-а! — раздался хриплый человеческий вопль. Послышался шум борьбы.
Опомнившись, Степан бросился помогать товарищу. Но Яков управился сам. Он появился на берегу, держа за ворот яростно отбивавшегося лохматого мужика.
Увидев в руках Степана пищаль, мужик перестал сопротивляться.
— Иди, злодей, иди. Что задумал, проклятый? — Якова снова охватила ярость. Он схватил мужика за волосы и, повалив, долго возил лицом по траве.
— Молись богу, — выпустив свою жертву, тихо сказал Рябой, — пожил на свете, хватит. Вскормили змейку на свою шейку.
Мужик понял, что пришла смерть. Дико вращая глазами, он рухнул на колени.