В тот момент, когда грустные мысли о будущем совсем одолели девушку, Трилле наконец подал первые признаки жизни. Мутным взором окинул он склоненное над ним лицо варвара, и во взоре сем пока не было ни мысли, ни чувства. Впалая грудь его тяжело вздымалась, хриплое дыхание вырывалось из приоткрытого рта, и все-таки он был жив.
Криво улыбнувшись, Конан встал сам и легко поднял парня.
— Идем, — негромко сказал он, делая шаг к стене, которую, кажется, за препятствие не считал.
Однако сразу вслед за тем взрыв хохота, раздавшийся снаружи, остановил киммерийца. Будь он один, он прорвался бы хоть сквозь три десятка бандитов, но сейчас с ним была девушка и едва живой Трилле, который даже не мог стоять, а потому цеплялся обеими руками за куртку Конана.
— Я отвлеку их, — вдруг сказала Клеменсина, сама удивляясь своим словам и с усмешкой пожимая плечами, — А вы пройдете — только вдоль гор, вкруг равнины…
— Нет, — сиплый голос Повелителя Змей звучал еще с Серых Равнин, но зато сам он точно уже был здесь. — Уйдем вместе…
— Как? — Девушка снова пожала плечами.
Не отвечая, Трилле сжал руку варвара — ему показалось, что очень сильно, а на деле Конан едва ощутил сей знак. Он сразу понял, что хотел парень, а поняв, с сомнением качнул головой.
— Ты слаб, — буркнул он, увлекая бродяжку за собой, к стене, кою все-таки намеревался разворотить.
— Нет! — Поистине то был голос человека живого, а не того полутрупа, что валялся без чувств всего несколько мгновений назад. Конану даже почудилось, что из глубины подвала пронесся вздох Серых Равнин, упустивших душу Повелителя Змей из трясины своего сырого тумана. — Нет, я сделаю это.
Клеменсина переводила недоуменный взгляд с одного спутника на другого. Она никак не могла уразуметь суть их спора, тем не менее понимая, что вот сейчас — спустя миг или два — решится их судьба. Трилле отпустил руку киммерийца и жестом предложил ему и девушке сесть на пол. Затем он повторил уже знакомое Конану действо, а именно: носком сандалии очертил круг, стараясь, чтоб линия не прерывалась и на палец…
Варвар сунул лицо в колени, не желая видеть снова тех тварей, каждая из коих представлялась ему выродком Сета — злобного стигийского божества. Клеменсина же, догадавшись, что надо ждать чего-то странного и интересного, приготовилась внимать и взирать, ибо любопытство женщины неистребимо, даже в моменты опасности…
И все же, когда со всех сторон раздалось премерзкое шипение, происхождение коего было весьма однозначно, девушку передернуло, и, не в силах совладать с собой, она также сунула лицо в колени, а плечом прижалась к ноге киммерийца.
Не прошло и мига, как снаружи послышались дикие вопли. Паника, охватившая бандитов, наполнила воздух; ужас ощущался повсюду — он затекал и в подвал, холодными колючими мурашками покрывая тело Клеменсины. Толстокожий варвар вместо ужаса испытывал удовлетворение. Он легко воображал смятение и смерть, царившие сейчас в доме и возле него. По звукам, доносившимся оттуда, он восстанавливал всю картину происходящего: вот один ужаленный, визжа, покатился по земле; вот предсмертный хрип другого смешался с торжествующим шипением обвившей его горло змеи; вот третий вскочил на коня, и тут же и он сам и его конь рухнули наземь, в жутких конвульсиях встречая смерть… Вой, крики, стоны разрывали ночную тишину, и скорбная музыка эта радовала жестокое сердце киммерийца так, как может радовать воина единственно победа над врагом.
Впрочем — и тут Конан нахмурился — то была вовсе не его победа. Опять волшба! В прошлом не раз приходилось ему полагаться на силы иных, никем до конца не изведанных миров, но чистая его, земная, природная натура так и не приняла спокойно магии — белой, черной, красной или зеленой, все равно. Он ценил только то, что творилось при помощи собственного Ума, силы, ловкости и изворотливости, потому все прочее (начиная от засушенных лягушачьих лапок и кончая тем же Лалом Богини Судеб) в душе презирал, Инстинктивно сторонясь и опасаясь.
Лишь только обрывки подобных мыслей промелькнули в голове киммерийца, он вскочил, не обращая ровно никакого внимания на вспыхнувшую тотчас боль, выхватил меч и всей массою своей вломился в стену, без труда выбив из нее порядочный кусок и вместе с ним вылетев на волю.
Картина, представшая здесь глазам его, в точности соответствовала той, воображенной по звукам. Тела бандитов, распухшие как у утопленников, с синими физиономиями и выпученными застывшими глазами, усеяли небольшое пространство возле дома. Меж ними и на них вились, тянулись и качали премерзкими плоскими головами змеи. Конан, лишь в течение мига взглянувший на них, готов был потом поклясться, что в маленьких злобных глазках гадов светилось настоящее торжество. Сколько их обреталось тут — двадцать, тридцать, сто, — разобрать он не мог, да и не хотел трудиться. Сплюнув в сторону побоища, он развернулся и подался к дому, где битва со змеями была в полном разгаре.
Посреди комнаты, широко расставив ноги, стоял главарь. Меч его летал в воздухе столь стремительно, что клинок казался всего-то серебряной паучьей нитью, кою теребил ворвавшийся в дом ветер. Десятки в куски разрубленных тварей лежали вокруг него, но все новые и новые, невесть откуда прибывавшие, шипя, упорно ползли к нему, уже обвивали его сапоги и тянули тонкие раздвоенные язычки к телу.
Двое бандитов, обезумевших от ужаса, крутились тут же. В отличие от железно спокойного своего предводителя они повизгивали и ахали, суматошно размахивая ятаганами и прыгая с ноги на ногу, дабы не наступить на вьющихся по полу гадов.
Хозяин постоялого двора находился в наиболее плачевном состоянии: его подвесили за ноги к потолку, и теперь он отчаянно дергался и вопил, призывая бандитов немедленно освободить его.
Конан, который в пылу вчерашней схватки все же заметил, что этот отвратительный старик то и дело швырял в него посуду и плевался, таким образом помогая своим приятелям, удовлетворенно хмыкнул — подлость и лицемерие наказаны, причем самым жесточайшим способом. Змеи уже подбирались к нему, им осталось только сразить главаря, и путь к связанной, словно нарочно приготовленной для них жертве оказался бы открыт. Понимая это, двурушник вертелся необыкновенно энергично — можно было даже подумать, что его уже укусили. К сожалению, цвет костистого лица свидетельствовал об обратном: он явно пребывал в полном здравии, что расстраивало не только киммерийца, но и бандитов. Так, в момент, когда Конан распахивал дверь, главарь вдруг резко развернулся и, ощеря зубы, разрубил веревку, на коей болтался старик. Визжа, тот упал на пол и быстро пополз на четвереньках в угол, а оттуда навстречу ему уже стремились гады.