Читать интересную книгу Понурый Балтия-джаз - Валериан Скворцов

- Спасибо, - сказал я. - Теперь иди.

- Береги себя, - сказала она. И легко, едва коснувшись накрашенными губами, поцеловала в щеку.

Она не все договорила. Бэзил Шемякин, как предполагаемый киллер, выставлен ещё и в качестве конкурента Чико для приманки двух азериков, юриста Махмадова и физика Вайсиддинова. Если возьмутся за Шемякина, значит - действительно террористы. Кавказцы ревнивы, в исполнении святого долга тем более. Скажут: "Бахметьев наша добыча, отойди, рэзать будем..."

Я вернулся в съемочную-кабинет, принялся завязывать галстук. На его подкладке осталось пятнышко сапожного крема.

Наружная дверь в полуподвал все не хлопала.

- Ну, что же ты? - спросил я вернувшуюся Марину.

- Пожалуй, лучше, если ты будешь знать ещё кое-что.

- У нас будет второй ребенок и требуется моя подписка об отказе от отцовства? - сказал я примирительно.

Она знала, что бывает на душе, когда собираешься на дело, и вернулась очищать наши души от копоти, которую мы, по слабости человеческой, туда напустили.

Марина пришлепнула перчаткой по сумочке, где лежал магнитофон.

- Я записала ваш разговор. Со Шлайном. Ваш план может сработать. Мне так кажется... Я хочу сказать, что информация обо этом уйдет в Бассейн. Посчитай её вашей расплатой за Тармо.

И вышла.

Интересные козыри ложились на руки.

"...Заступник мой еси и Прибежище мое... Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своими осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощного, от стрелы, летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденного. Не приидет к тебе зло, и рана не приближется телеси твоему".

Вот и все наследство. Славянской вязью полустершийся текст на складенце с изображением Спаса в плоской латунной коробочке с проушиной для подвески. Коробочку папе нацепили на шею перед тем, как выпихнуть из вагона в дырку на мелькающие шпалы. Кожаный шнурок истончился ещё у него. На коробке выдавлены двуглавый орел и фамилия "Шемякинъ". Чье-то солдатское, казенно розданное? От какого предка?

Трудно сказать, могу ли я ещё верить в Бога. Верил ли отец? Но если отца давно не было, вообще не было в материальном обличье, почему я продолжал помнить и любить его?

Отец считал, что свобода и любовь и есть Бог. Молился где придется - в костеле, китайской или вьетнамской кумирне, пагоде - и всегда коротко: "Прости, Господи, мои грехи и поддержи в заботе о своих". Причаститься ему удалось, правда, на моей памяти, только раз. В Шанхае. Больше православных церквей на наших путях-дорогах не попадалось. Мне не представлялось это существенным. Делят Бога дураки.

Когда я хоронил папу, то крест камнетесу заказал в буддистской пагоде, страшась, что наклон второй перекладины монах сделает в обратную сторону. А потом сообразил, что все зависит от ориентации по сторонам света - как повернуть крест... Резчик срисовывал кириллицу на гранит, сдавив челюстями забытую бетельную жвачку. Я привозил маму проверять текст, боялся ошибок. И запятую забыли. Получилось: "Господи прими душу папы".

Коробку со складнем я держал в несессере, содержимое которого теперь и перебирал, открыв багажник "Форда".

Я перенес в кабину и рассовал по карманам брюк и пиджака наручники, баллончик с парализующим газом, стальную пилку-тросик, компас и обтянутый плюшем стальной пенальчик - обогреватель кисти руки, в который вложил тлеющий тюбик, зажженный от прикуривателя. Опробовал, слегка стронув тросик, механизм пуска дымовой завесы. Впервые положил в нагрудный карман сорочки не одну, а две запасных обоймы для "ЗИГ-Зауэра".

Просмотрел документы. Полученный от Скелета Велле белорусский паспорт с эстонской визой, про который почти забыл, сунул в перчаточный ящик. Российский, то бишь советский заграничный паспорт с гербом второй погибшей империи поджег от прикуривателя, едва раздув тлеющую бумагу. Комок спекшейся массы сунул под колесо "Форда". Никто не скажет, что мой труп имел российский паспорт... Французский с немецкой, латышской и эстонской отметками я завернул в пластиковый пакетик и поместил в нагрудном кармане пиджака отдельно от бумажника. На случай, если при обыске меня или моего трупа позарятся на бумажник, который я переложил в задний брючный карман. Шесть тысяч эстонских крон все-таки. Вне бумажника паспорт может и сохраниться.

Уже запустив "Форд", я увидел, как Тармо возвращается в компании подростков, мальчиков и девочек, вероятно, будущих моделей, и как он глядит на часы и озирается, прежде чем отомкнуть решетку на входе в школьный полуподвал. Стрелки "Раймон Вэйл" показывали без двух минут пять пополудни.

Я перекрестился, как перед броском из окопа.

Тартуское и Нарвское шоссе я не знал. Поэтому свернул на знакомое Пярнуское. Я бы устроил перехват на себя возле съезда к гостинице "Палас". Однако там ничего не заметил. За городом прямая, как стрела, дорога вела среди белых от изморози деревьев в остывающий закат. Перед прорубью в речушке Кейла топтался овеваемый розоватым паром голый человек. Он покосился, когда "Форд" проезжал мост, и я, приспустив боковое стекло, выставил вверх большой палец. Голый улыбнулся и, оторвав от паха и раскинув руки с растопыренными пальцами, ухнул в черную дыру.

И тут я их заметил. В зеркале заднего вида возник серый джип "Чероки", трепаный, по крайней мере со стороны радиатора, восьмидесятых годов выпуска. А вскоре я уперся и в кативший неторопливо пикап "Судзуки" с тронутыми ржавчиной дугами над мятым кузовом. Связь их экипажи, вне сомнения, держали по радио.

Стемнеть должно было через полчаса, ну, от силы, минут через сорок. Шоссе пустовало. Рабочий день кончился.

Обе машины вежливо подлаживались к моей скорости, прижимать к обочине или блокировать не торопились. Может быть, минут через десять, подальше от города?

Профессиональный уровень преследователей не казался мне выше, чем у людей Чико Тургенева. Кроме того, они не должны были сторожиться меня в такой же степени, как Чико и его банда. Если Тургенев понимал разницу между численным и качественным превосходством при молниеносно протекающей вооруженной разборке, то эти, видимо, были излишне уверены в перевесе собственных сил без оглядки на качество. А потому вряд ли испытывали, примеряясь ко мне, такое же, как и я, остервенение, совершенно необходимое перед боем, для исхода которого ничья не планируется.

Этот противник слабее Чико и его оравы.

В сущности, Чико совершил недопустимую для высокого профессионала ошибку. Переуступил эту часть операции. От высокомерия не пожелал перерабатывать - предоплата-то, определенно, им получена. Зачем рисковать по пустякам?

Я присматривался к манере водителей джипа и пикапа. Они не осторожничали. Если я прибавлял и начинал нагонять "Судзуки", он уходил, сохраняя разрыв. Проще бы было вывернуть где-нибудь с проселка на встречную полосу грузовик, под который я и влетел бы. Но им нужен свежий труп. С пулей, полученной секунду спустя после смерти Бахметьева. Поэтому мне до расстрела предстоит плен. Не сдавать же мертвеца в морг в ожидании, когда завалят генерала!

Мелькнул хутор с уютно подсвеченными шторами на окнах. Я подумал, что завтра утром в Синди нужно будет попросить у Йоозеппа Лагны комок мясного или рыбного фарша для Мурки. Интересно, на который день котята открывают глаза? Не забыть бы ещё молока или сметанки...

Они приступали.

Участок Пярнуского шоссе между Таллинном и городком Марьямаа тянется большей частью через смешанный хвойный и лиственный лес, в глубь которого каждые три-пять километров отходят проселки. Съезжают на них по мостикам, проложенным над кюветом. Я рассчитывал дотянуть до такого проселка...

Пикап "Судзуки" сбросил скорость и завилял, блокируя возможность обгона. Джип "Чероки" надавливал сзади. Я включил дальний свет фар, чтобы слепить водителя "Судзуки" и стрелков, если они изготавливались в кузове. Одновременно сигналил, притворяясь, что не понимаю их действий, требую прекратить дурацкие шутки на гололеде и дать возможность обгона. Это заставляло "Судзуки" не слишком резко меня притормаживать.

Джип "Чероки" в свою очередь включил дальний свет - слепить меня в зеркале заднего вида. Это была ошибка. Ослеп ещё сильнее водитель "Судзуки", поскольку высоко поставленные фары джипа перебрасывали свои лучи через мой низкий "Форд" прямо в него. Видимо, он огрызнулся по рации, и джип "Чероки" перевел фары на ближний свет.

Я приметил подходящий съезд на проселок. Приоткрыл дверь, освободив её от защелки. Пригнулся, втянув голову в плечи до уровня руля.

Клуб дымовой завесы, почти сливавшейся с сумерками, поднялся за "Фордом" с задержкой, заставив понервничать. Дым пошел только через три секунды после того, как я вытянул тросик управления сливом касторового масла в глушитель.

Слава богу, сработало!