размышлял над словами Энджи. Что это она плела о мотивах, которые движут мною, о моем отце, Малкерне и его друзьях, на которых я вымещаю свой гнев, гнев на мир, который свел в могилу моего отца прежде, чем мне представилась возможность сделать это самому? Если она заблуждается, то мы найдем искомое и компромат, оказавшись у нас в руках, превратится в еще один подписанный чек плюс премиальные. Если же она права, то это все равно скоро выяснится. Как бы то ни было, лучше об этом не думать.
Однако если вникнуть во все это, то в последнее время со мной действительно творится что-то неладное, и стоит призадуматься, попытаться обратить свой взгляд внутрь себя. Терпеть не могу рефлексии; я люблю докапываться до сути вещей, расследовать обстоятельства, мотивы и поступки людей — лишь бы дело не касалось меня лично. Но вдруг начались столкновения с теми, кто встречался мне на жизненном пути, — с Ричи, Малкерном, Энджи. Внезапно от меня потребовалась переоценка ценностей — потребовалось совсем по-иному взглянуть на проблемы расизма, политики, Героя. То есть заставили думать о том, о чем я люблю думать меньше всего. Занятная штука — самоанализ. Еще немного, и я отращу седую бородищу, стану расхаживать в белом хитоне, читая «Критона», а в конце концов возьму да и запью его цикутой. А то возьму и поеду в Тибет и стану там жить на горных вершинах вместе с далай-ламой. Или двину в Париж, напялю на себя черный свитер, отпущу бородку и, кроме как о джазе, ни о чем рассуждать не буду.
А может, займусь тем, чем занимался всегда, — буду болтаться без цели и наблюдать за ходом вещей. Этакий фаталист до мозга костей.
— О чем задумался? — спросила Энджи.
Небо становилось все темнее и вскоре сделалось чернее чернил, но уличное освещение почему-то не включали.
— Думаю, что пора идти на дело, — ответил я.
Мы спустились с холма. Никто из жителей не вышел посидеть на крылечке. Но вскоре они появятся — в домах душно, к тому же сегодня воскресенье. Рассчитывать на то, что жители решили воспользоваться праздничными днями и отметить Четвертое июля посещением мемориалов, курортов, родных и близких, не приходилось — не тот это был район. Времени у нас было мало — проникнуть в машину, найти, что нам надо, и быстренько смотаться. Люди небогатые отстаивают свою собственность всеми доступными им способами — и предусмотренными законом, и явно незаконными. Спустил ли курок некий Бобби Ройс или сухонькая старушка — тебе уже будет все равно.
Мы подошли к машине; Энджи достала из куртки отмычку, поковырялась в замке, и не успели бы вы вымолвить: «Шикарная машина. Наверняка краденая», — как раздался характерный щелчок, и дверца открылась. Не знаю, что за хозяйка была Дженна — аккуратная или неряха, в ее доме я побывал лишь раз, и в комнатах царил полный разгром, как будто здесь бушевал ураган, — но в салоне машины был порядок. Энджи легла на заднее сиденье, пошарила под ним, запустила руку за спинку, прошлась по обшивке, скатала циновку, покрывавшую коврик, и принялась дюйм за дюймом ощупывать коврик — а ну как там окажутся разрезы, выдающие тайник?
Я лежал на переднем сиденье и занимался приблизительно тем же. Я открыл пепельницу, забитую окурками «Мальборо». Не найдя ничего интересного, я закрыл ее. Из бардачка я извлек «Памятку водителю», какие-то квитанции типа гарантийных талонов и квитанций за ремонт — макулатура, одним словом, но я все же положил их в пластиковый пакет, прихваченный на всякий случай. Что за квиточки, смотреть не стал — не до этого сейчас, да и место не то. Оставим это на потом. Пошарил рукой под приборным щитком — вдруг там что приклеено. Проверил обшивку дверей — не вспороты ли, не нарушена ли целостность швов. Ничего подобного. Я достал отвертку и стал снимать декоративную панель со стороны правого кресла. Может быть, Дженна смотрела «Французский связной». Снял. Нет, не смотрела.
Энджи работала отверткой, обрабатывая левую переднюю часть салона. Крика «Эврика!» я так и не услышал и понял, что трофеев у нее не больше, чем у меня. Наши зряшные труды прервал раздавшийся рядом голос:
— Ай да парочка.
Я приподнялся, схватился за пистолет и выглянул на улицу. Голос принадлежал той самой девушке, что сидела на ступеньках крыльца, когда я заходил в этот дом. За руку ее держал Джером.
— Роланда еще не видел? — спросил Джером.
Я принял вертикальное положение:
— Увы, до сих пор был лишен этого удовольствия.
Джером смотрел на Энджи. Нельзя сказать — во все глаза, но с явным интересом.
— А скажи-ка, что это вы делаете в машине его матери?
— Работаем.
Его девушка достала из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой, прикурила, затянулась и выпустила на меня клуб дыма. На мягком белом фильтре четко обозначилось кольцо ярко-красной помады.
— Это тот хрен, что был там, когда Куртис убил Дженну, — сказала она.
— Да я и сам его узнал, Шейла! — сказал Джером. Он окинул меня взглядом. — Ты ведь детектив, верно ведь?
Но я смотрел на Шейлу. Сигарета. Что-то в ней было не то, но что именно — никак не мог понять.
— Угадал, Джером. Хочешь, предъявлю значок и все такое прочее?
— Вот ведь бедолаги! Нелегко вам достается хлеб насущный, — посочувствовал Джером.
Шейла затянулась еще раз, и на фильтре обозначилось новое красное кольцо.
Энджи перестала прятаться, разместилась поудобнее и тоже закурила. Не город, а сплошной канцероген. Я посмотрел сначала на Шейлу, а потом на Энджи. Потом окликнул ее.
— А? — отозвалась она.
— Дженна красила губы?
Джером, набычившись, скрестив руки на груди, молча смотрел на нас. Энджи задумалась. Затянулась раз, другой, третий, медленно выпуская дым.
— Вроде бы да. Дай-ка вспомнить. Ну да, красила. Помаду предпочитала почти бесцветную, бледно-розовую.
Я рванул на себя пепельницу:
— А какие сигареты она курила, не помнишь?
— Кажется, «Лайтс». Или «Вэнтедж». Что-то в этом роде — с белым фильтром.
— Значит, она снова стала курить. — Я вспомнил, что Дженна говорила мне, что бросила десять лет назад и, если бы не события последних нескольких недель, так бы и померла некурящей.
Сигареты, окурками которых была забита пепельница, были с твердым коричневым фильтром без всяких следов помады. Я выдернул пепельницу и высунулся из машины:
— Джером, пожалуйста, отойди в сторонку на пару минут.
— Да, масса, что прикажете, то и сделаем.
— Джером, я ведь сказал «пожалуйста».
Джером