– Теперь это принципиально и для меня, как ты твердишь постоянно. Живи со своей совестью. Но знай, что в таком случае ты будешь жить и умрёшь в одиночестве. Мы на земле, а не в раю. Тот, кто живёт среди людей, должен чем-то поступаться, приспосабливаться к людям. Ради тебя я оставила дом, лишилась отца. Чем-то должен пожертвовать и ты. Иначе я не смогу поверить, что мы созданы друг для друга. Всегда приходится делать выбор. Ты сам когда-то так сказал. Вот и делай его сейчас. Твоя очередь. И это моё последнее слово.
Со слезами гнева на глазах, я вбежал в комнату, опоясался мечом, натянул сапоги и схватил панцирь.
– Прощай, Анна!– крикнул я, пробегая мимо неё по лестнице к выходу. – Теперь ищи меня на стенах, а не здесь. Досталось тебе яблоко, но ты боишься его надкусить: а вдруг в нём червяк?
– Забери своё яблоко,– крикнула она в ответ и швырнула в меня первым попавшимся предметом. Случайно это оказалась моя красивая стеклянная лампа. Стекло разбилось о мою голову и поранило мне шею и руку. Но в ту минуту я этого даже не заметил и лишь хлопнул дверью так, что задрожал весь дом.
Она подбежала к двери, распахнула её опять и с тревогой крикнула мне вдогонку:
– Тебе не больно?
Я не обернулся. Бежал по улице и панцирь звенел от ударов у меня под мышкой, будто гнался за мной сам чёрт. Так люблю я её, не смотря ни на что.
4 апреля 1453.
В понедельник установили цепь, загородив вход в порт от башни Евгения Галаты в Пера. Порт заперт. Ни один корабль уже не сможет выйти в море. Цепь колышется на воде, извиваясь от берега к берегу, как огромная змея.
В сумерках весь северо-западный горизонт посветлел от зарева костров турецкого стана.
Покинув дом, я обосновался у Джустиниани рядом с воротами святого Романа. Латиняне бездельничают в башнях и сторожках, варят баранину в котлах, играют в карты и пьют вино. Греки поют псалмы многоголосьем и молятся. Стража бдит на стенах. Время от времени кому-нибудь из стражников кажется, что он видел тень, метнувшуюся в темноте. Тогда вниз бросают факелы или летит за ров горящая стрела. Но перед стенами пусто.
Скоро вместо мяса в котлах будет кипеть смола и плавиться свинец.
На стенах множество небольших пушек и несколько тяжёлых бомбард, которые могут стрелять большими каменными ядрами по высокой траектории. Но они ещё не испытаны. Порох экономят для пищалей и мушкетов, из которых стреляют свинцовыми пулями.
Техники кесаря установили также на наружной стене древние баллисты и катапульты. Они способны метать далеко за ров большие камни, но летят эти камни не так быстро, как каменные снаряды бомбард. Если позволить гарнизону выбирать между мушкетом и арбалетом, то едва ли один из пятидесяти выберет мушкет. Арбалет и удобнее и безопаснее.
Багровое зарево подсвечивает небо на северо-западе, и латиняне спорят между собой, станут ли турки под нашими воротами уже завтра. Ожидание порождает тревогу. Никто не может спать спокойно. Профессиональные солдаты ругаются много и часто. Это шокирует греков, и они держатся подальше от латинян.
Горечь и сомнение овладевают мной, когда я так провожу время вместе с другими. Я не могу перестать думать об Анне Нотарас. Не могу! Неужели, всего лишь случай так упорно вёл меня по этой дороге? Почему так настойчиво она хочет связать наши жизни узами супружества? Ведь должна же она понимать, что у меня есть веская причина не делать этого. Есть! Есть!
Только ли тёмное искушение будет виновато, если я отвергну унию и женюсь на Анне Нотарас? Зачем она опять стала на моём пути? Не было ли это запланировано заранее? Действительно ли её отец не знает, что она осталась в городе? А может, они действуют сообща, отец и дочь, в тайном сговоре? Но ведь не может Лукаш Нотарас знать, кто я на самом деле.
Зачем, зачем она оказалась тогда у храма Мудрости Божьей? До нашей встречи путь мой был прямым и ясным. Теперь разум мой замутнён и мысли путаются в голове. Могу ли я позволить, чтобы дух мой поддался искушению тела? Но любовь моя в равной степени и телесна и духовна. Как моя вера. Как была моя вера!
Я всего лишь человек. Никакой ни ангел. Но колено Мануэля исцелилось, когда я положил ладонь ему на голову.
Наверно, я должен её ненавидеть. Но я её люблю.
5 апреля 1453.
Через некоторое время после восхода солнца начали расти тучи пыли над дорогами и тропами, ведущими к городу. А потом из клубов пыли показались первые нестройные отряды турок. Когда они увидели перед собой стену, то остановились и стали взывать к своему богу и пророку, размахивать оружием. Наконечники копий и кривые сабли багрово сверкали среди пыли.
Джустиниани прислал за мной гонца. Он и кесарь верхом на лошадях стояли возле ворот Харисиоса. Около ста молодых греческих дворян с трудом сдерживали горячих коней, которые били копытами и вскидывали головы. Я узнал их. Это они презрительно смеялись, когда кесарь произносил речь перед латинянами. Это они играли в мяч на конях на Ипподроме. Красивые и гордые юноши, считающие ниже своего достоинства даже разговаривать с латинянином.
– Умеешь ли ты ездить верхом, Джоан Анжел?– обратился ко мне Джустиниани. – А подавать сигнал трубой умеешь?
Я удивился, но, тем не менее, утвердительно кивнул головой.
– Хочешь ли ты драться?– продолжал Джустиниани. – Отлично. Сейчас будешь драться. Но смотри, чтобы бой не затянулся и чтобы вас не окружили. Теперь крикни по-гречески этим дуралеям, что я прикажу повесить каждого, кто не выполнит приказ и не повернёт назад, когда прозвучит сигнал. Мы не можем потерять ни одного человека. Это всего лишь демонстрация, а никакая не вылазка. Мы только хотим произвести некоторое замешательство в турецких колоннах, ничего больше. Внимательно поглядывай на башню. Я подам сигнал флагом, если вам будет грозить обход с фланга.
Я взял трубу и затрубил. Звук был чистый и звонкий. Горячие скакуны встали на дыбы. Я крикнул юношам, что не хочу им навязываться и делить их славу. Но по приказу протостратора буду их сопровождать, чтобы дать сигнал к отходу. Ещё я сообщил им, что я старше их и уже принимал участие в атаках конницы под Варной.
В это время Джустиниани нашёптывал на ухо своему боевому скакуну,