Читать интересную книгу Пока горит огонь (сборник) - Ольга Покровская

Когда же Анна потихоньку начала приходить в себя, в палату к ней пришел пожилой врач, представившийся доктором Кацманом. Маленький, сгорбленный, с венчиком всклокоченных седых волос вокруг лысины и крупными хрящеватыми ушами, он присел к пациентке на койку и взял Аннину руку в свои.

– Вы что же это, деточка, себя не щадите? Мешки таскаете, как мужик, надрываетесь? Сами должны понимать, условий здесь никаких. В московском роддоме я бы, может, и сумел остановить вам выкидыш, а здесь у меня из медикаментов только йод и бинты.

– А вы раньше в Москве работали? – слабо спросила Анна.

– Все кем-то были – раньше. Я жил в Москве, на Бронной, работал в роддоме имени Грауэрмана на Арбате. Но кому-то, видно, помешал доктор Кацман. И вот я здесь. А вообще, я считаю, мне повезло. Тут прекрасные люди, климат здоровый. Это лучше, чем десять лет без права переписки на Колыме, а, я не прав? – он сухо рассмеялся.

– Я не знаю, – устало проговорила Анна.

– Ну, к черту мерихлюндию, – решительно сказал доктор. – Я вам настоятельно рекомендую – прекратите губить свое здоровье. Иначе детей у вас может и не быть.

Подвигав кустистыми седыми бровями, он вышел из палаты. Анна, устав от разговора, закрыла глаза и снова провалилась в счастливые грезы, где ее ждали отец и любимый старший брат.

После этого случая Анна стала осмотрительнее, старалась теперь не перенапрягаться. Очень хотелось ей иметь детей, лучше всего – мальчика, похожего на Кирилла, такого же голубоглазого и ладного. Через полгода, смущаясь и не смея заглянуть мужу в глаза, Анна сообщила ему, что беременна.

– Анюта, это правда? – Кирилл, шалый от радости, подхватил жену на руки, закружил по комнате.

На этот раз Анна берегла себя, к тяжелым грузам не прикасалась, старалась побольше отдыхать, дышать воздухом. Кирилл практически носил беременную жену на руках, ожидая рождения первенца.

В положенное время Анна родила мальчика – четырехкилограммового розового богатыря, обещавшего стать копией отца. Он безмятежно хлопал голубыми глазками из пеленок и улыбался Анне беззубой улыбкой. Медсестра впервые принесла ей ребенка на кормление, Анна прижала теплое тельце к груди – это был ее сын, кровиночка, самый любимый малыш на свете.

А на следующий день Анне стало плохо. Резко поднялась температура, на теле высыпала странная сыпь. Похожие симптомы были и у других соседок по палате. Оказалось, в роддоме началась тяжелая инфекция. Медсестры вздыхали:

– Был бы Кацман Матвей Исаакович жив, разве ж он допустил бы такое безобразие? При нем порядок был. А при новом этом – что…

Почти неделю провалялась Анна в беспамятстве, наконец, едва оправившись от жара, открыв глаза, она принялась звать медсестру.

– Где мой сын? Где мой маленький Кирилл? – теребила она прятавшую глаза девушку за рукав белого халата.

И та, глядя в только что намытый пол, объявила Анне:

– Ребенок не выжил. Сепсис…

– Когда? – бесцветным голосом спросила Анна.

– На третьи сутки, – объяснила медсестра. – Вы в бреду были. Простите.

И Анна зарычала, бешено, надсадно, как смертельно раненная волчица. Повалившись ничком, она рвала, грызла зубами подушку. Боль выворачивала ее наизнанку, и страшно было увидеть лицо Кирилла, сказать ему, что она не уберегла их мальчика.

Потеряв ребенка, Анна едва не сошла с ума. Из больницы выписалась бледная, осунувшаяся, напрочь утратившая интерес к жизни. Целыми днями лежала она, не шевелясь, на кровати, отказывалась от еды, ничего не просила, ничего не хотела, даже не плакала. Кирилл, еще не оправившийся от потери сына, боялся теперь, что уйдет и жена. Вспомнив какие-то рецепты, которым когда-то учила его бабка-знахарка, он собирал степные травы, сушил их, варил пахучие отвары и по ложечке выпаивал Анну.

– Анюта, ну выпей, пожалуйста, – упрашивал он ее как маленькую.

Анна слизывала с ложки вонючий отвар, морщилась.

– Горько, я знаю, – вздыхал Кирилл. – А что делать? Самое горькое – оно и есть жизнь.

– Зачем, зачем ты со мной так мучаешься? – ухватив его за руку, истерично вскрикивала вдруг Анна, заглядывая в голубые глаза мужа. – Нашел бы себе здоровую, сильную, красивую. Нарожали бы детей! Видишь, я – дурное семя. Меня и мать-то не любила, не удалась я, ни богу свечка, ни черту кочерга…

– Глупая ты, – качал головой Кирилл. Он садился рядом, прижимал сотрясавшееся от рыданий худенькое тело жены к себе и бормотал, перебирая ее поредевшие после больницы волосы: – Люблю я тебя, Анюта. Больше жизни люблю. А ты мне говоришь такие вещи. Совестно тебе должно быть!

Так, терпением и лаской, а может, и затейливыми отварами Кирилл постепенно возвращал Анну к жизни. И молодая жена начала подниматься с постели, через три месяца впервые вышла на улицу, добрела до местного магазина. А еще через некоторое время даже попробовала улыбнуться мужу – кривой, невеселой улыбкой.

Жизнь пошла своим чередом, и через три года у Анны и Кирилла родился, наконец, долгожданный ребенок. На этот раз девочка – Галя.

Кирилл с гордостью внес розовый сверток в дом, развернул и влюбленными глазами смотрел на копошащегося в пеленках красного младенца. Девочка посучила ножками, разинула рот и заорала басом. А Кирилл засмеялся:

– Ты гляди, какие глазки у нее, кругленькие, темные, как у галчонка. Может, так и назовем ее – Галочкой?

– Давай, – улыбнулась Анна.

Девочка была здоровая, крепкая, жадная до жизни, по ночам истошно орала, требуя молока, развивалась в срок, как по книжке. И Анна, глядя на топотавшую по дому маленькую коренастую лохматую девчонку, нет-нет да и вспоминала своего умершего мальчика, такого красивого, с глазами голубыми, как у отца.

Когда Гале исполнилось семь, Кириллу удалось, наконец, разыскать свою семью, связь с которой потерялась еще в войну.

Он вбежал в дом радостный, счастливый, размахивая надорванным почтовым конвертом.

– Анюта, иди сюда скорее! Сестра моя нашлась, Олеся!

– Да что ты? – всплеснула руками Анюта. – А ты ведь говорил, мать с сестрами в войну пропали.

– Так я и думал, – объяснил муж. – Я знал только, что их еще в первые дни с оккупированных территорий в эвакуацию вывезли. А поезд, в котором они ехали, немцы разбомбили. Сколько я запросов ни посылал, все никакого ответа. Я уж и надеяться перестал, думал, тогда же все и погибли. А оказалось – мать и младшая сестренка и в самом деле погибли, а Олеся жива осталась. Семья ее какая-то приютила, и фамилию свою дали – документов-то не было, сгорели все. Потому я и найти ее не мог. А теперь вот она как-то меня разыскала.

Кирилл был очень воодушевлен тем, что нашлась хоть какая-то ниточка, соединявшая его с некогда большой дружной семьей. Он немедленно приказал Анне собираться в дорогу – ехать к сестре Олесе в Подмосковье.

– Может, не стоит вот так сразу, с вещами? – опасливо говорила Анна. – Кто знает, как она там живет, будет ли нам рада. А тут все же свой дом, работа. Да и привыкла я…

– Да что ты! – возражал Кирилл. – Это же сестренка моя, Олеська. Да она рада будет последнюю крошку хлеба нам отдать. Даже и не думай, собирай вещи!

И пришлось Анне снова собираться в дорогу – очень уж хотел ее супруг перебраться поближе к родной сестре. Снова собрали нехитрые пожитки, снова были слезы и прощание, и вскоре поезд унес Анну, Кирилла и маленькую Галю в Москву.

Неприветливой показалась Анне средняя полоса России после Казахстана. Из окна поезда видно было низкое бессолнечное небо, готовые пролиться дождем тучи. Зато зелени было много, так много, что у Анны, привыкшей за одиннадцать лет к голым ветреным степям, даже глаза резало.

Олеся встретила их на вокзале – высокая, как и Кирилл, но, не в пример брату, хмурая, неулыбчивая. Оказалось, ютилась Олеся в Подмосковье в фанерном бараке с общим туалетом и кухней, где гудело одновременно двадцать примусов, а через стену слышно было все, что происходит в соседней комнате.

Анну Олеся сразу невзлюбила.

– Чего приехали-то? – угрюмо спросила она невестку в первый же день, когда Кирилл вышел прогуляться с маленькой Галей. – Думаешь, сладко вам тут будет? Ты, между прочим, имей в виду – я вас тут не пропишу, хоть убейте!

Олеся унаследовала от бабки страсть к знахарству. Собирала по лесам травы, грибы, сушила их, готовила странные смеси. В бараке, где ютилась семья и где выделили угол и для Анны с Кириллом и Галей, под потолком вечно были привязаны какие-то пахучие вязанки трав и кореньев. А когда Олеся варила свои отвары – распустив длинные, полуседые волосы и нашептывая что-то над поднимавшимися от кастрюльки клубами рыхлого пара, казалась она Анне похожей на ведьму.

Каких она только гадостей ни делала Аннушке, боже сохрани! И под дверь разные пакости подкладывала, и куклы исколотые подсовывала, – словом, ведьмачила, как могла. Анна делала вид, что внимания не обращает на проделки снохи. На счастье Анюты, потянуло как-то Олесю обратно на родину, в Белоруссию, травы какие-то поискать, которые под Москвой не растут. Собралась она однажды утром, уехала – да и не вернулась. То ли прижилась там, то ли черти ее забрали, с которыми она дружбу водила. А только Аня после ее отъезда заполучила сильнейшие мигрени, иногда по несколько дней мучилась. Но ни разу от нее слова жалобы никто не услышал. Такой был характер.