Читать интересную книгу Верни мои крылья! - Елена Вернер

– По бабам? Да у меня никого, кроме тебя, за все эти годы не было! Таскаюсь, как же…

Но она не слышала:

– Этот спектакль станет прорывом! Открытием! Откровением!. Мы перепрыгнем сразу в дамки, дубина ты стоеросовая! С нами станут считаться.

– Ты всегда прикрываешься этим «мы». А думаешь только о себе. Ты даже детей от меня не хотела поэтому!

– Не поэтому, – холодно проговорила Липатова. – Театр – вот мой ребенок. Ты мой ребенок! Только успевай носы подтирать и пеленки застирывать.

За мимолетную паузу она успела передохнуть и продолжила, сверкая глазами:

– Ты можешь валить прямо сейчас. Давай, я никого не держу. И когда все изменится… А все изменится. После премьеры мы обновим еще несколько спектаклей и наконец-то займем то место, которого заслуживаем уже давно. И тебя снова позовут сниматься. Если вместо этого не сопьешься в подворотне. Не пропьешь свое лицо. Стародумов, я всегда говорила, что мозгов у тебя как у курицы и сдаешься ты в первом раунде. Слабак!

Слушая их взаимные упреки, такие отвратительные, даже если в чем-то и правдивые, Ника не могла отвести глаз от обручальных колец, сжимавших их безымянные пальцы. Эти золотистые ободки, наивно призванные являться символом нерушимости и вечности союза, были сейчас как сама безысходность. Как безнадежность и растоптанные мечты. Ей вдруг привиделся тот день, когда кольца впервые оказались надетыми на их пальцы. Вряд ли тогда Липатовой и Стародумову могла пригрезиться эта минута. Сколько на планете Земля вот прямо сейчас, в данный момент, швыряющихся оскорблениями людей, еще недавно думавших, что уж их-то любовь – та самая? Борис и Лариса Юрьевна ненавидели друг друга, не замечая, как похожи в жестах, в словах и яростных гримасах, отраженные, проросшие один в другого, как привыкшие сражаться бок о бок солдаты, и Ника чуть не расплакалась от горечи и обиды, на них самих и на весь людской род. Чтобы не слышать их хлесткие слова, призванные уколоть побольнее, она схватила наушники и, отвернувшись, включила первую попавшуюся музыку с липатовского компьютера. Классика, что-то веселенькое и знакомое по рекламе консервированных овощей, но от волнения Ника никак не могла вспомнить автора и название, лишь дурацкую песенку про зеленый горошек и морковку.

Ссора все продолжалась, то затихая, то снова раздуваясь из искры в полномасштабный пожар, так что голоса перекрывали музыку. Когда за спиной что-то грохнуло, Ника подскочила и сорвала с головы наушники.

Липатова и Стародумов склонились над осколками большой вазы-кубка. Ника припоминала этот трофей, привезенный театром с фестиваля в Вильнюсе. Сейчас черно-золотое страшилище из фаянса превратилось в груду битых черепков, но понять, кто именно виноват в содеянном, Ника не смогла. Липатова утомленно обвела кабинет ничего не выражающими глазами.

– Ларисик… – Стародумов коснулся локтя жены.

– У тебя и правда никого, кроме меня, за эти годы не было? Кроме этой, которая сейчас? – Липатова обескураженно покачала головой, и из ее горла вырвался звук, отдаленно напоминающий хихиканье.

– Обезьянка, иди ко мне. – Он притянул женщину к себе и опасливо, как змеиного клобука, коснулся ее эбеново-черных волос. Ника пожалела, что сняла наушники слишком рано.

Явление одиннадцатое

Работа с деталью

Она доучила даже те реплики, что забывала раньше. Вот уже неделя, как три хореографических номера ее постановки заполнили лакуны в канве спектакля, и теперь присутствие Ники на репетициях стало обязательным. В это время в кассе ее заменяла Дашка, чрезвычайно гордая возложенными на нее обязанностями. За нее Ника была спокойна – но не за всех остальных. От нехорошего предчувствия крутило в коленях.

Сцена преобразилась. Не имея возможности втиснуть в сравнительно небольшое пространство поворотный круг, Липатова и Кирилл продумали сложный механизм смены декораций с тросами, закрепленными на колосниках, и множеством фурок[11], которые можно легко выкатить во время действия из боковых карманов за кулисами. Сверху опускалась часть городской стены, и анфилада покоев царского дворца, и высокие двустворчатые двери, ворота Войны, – фанера, гипс и армированное папье-маше. Реквизитор Саша корпел над ними много часов, и теперь они казались настоящими, тяжеленными, покрытыми серебряными пластинами с узорчатой резьбой, тонкой и замысловатой, блеск которой невольно рождал в голове Ники смутную память о драгоценных камнях, – и каких-то других дверях, виденных ею раньше. До финала спектакля никто из зрителей не должен подозревать, что изнанка этих дверей выкрашена в алый, дикий цвет воспаленного зева. Но Ника знала, и эта мысль шурупом ввинчивалась в висок. Даже расписанный задник, открывающий вид на Троянскую гавань, тонущую в жарком белом мареве средиземноморского лета, не мог обмануть ее чувств.

Левую часть сцены занимало огромное колесо. Оно почти все время вращалось, то слегка, с ленцой, когда его словно в задумчивости трогала вещая Кассандра, то пугающе быстро, с силой запущенное насмешливым Улиссом. Стародумов вернулся в строй, и, хоть Ника ни разу не видела его пьяным или похмельным, а Катя больше не объявлялась, Липатова с ним не разговаривала. Без надрыва, без демонстративности – просто игнорировала. Борис, впрочем, тоже не стремился к примирению. Супруги существовали врозь, и с каждым днем пропасть между ними становилась все очевиднее.

Колесо обыгрывалось во множестве сцен, становясь преградой между предсказаниями Кассандры и глухими ушами ее родных, гимнастическим снарядом для гибкой Елены, что сладострастно извивалась между его перекладин, маня и завлекая мужчин на погибель, подобно сирене. На самом донышке колеса укачивали новорожденного сына Гектор и Андромаха. В эту окружность оказывался вписан сам Гектор, не то витрувианский человек, не то распятый Андрей Первозванный. Когда колесо вместе с Кириллом раскручивали, Никина голова кружилась до тошноты.

Спектакль превратился в живое существо и день ото дня наполнялся ощущением надвигающейся беды. От нее можно прятаться, можно закрывать глаза и уши, ее можно игнорировать – но нельзя уйти, ее не избежать. Как грозовой фронт, обложивший тучами небо, от дальнего рокота которого уже смолкли птицы и затих ветер, и тьма на горизонте простреливается вспышками, сухими и слепящими, а все вокруг замерло в ожидании. И ожидание это настолько густое и тягостное, что часть тебя хочет бежать, но понимает бесполезность этой затеи, а часть обреченно твердит: разразись скорее, нет сил больше ждать – что угодно лучше, чем это невыносимое стояние. Рок навис над сценой и с нее утекал в зал, как тяжелый концертный дым, стелющийся по полу, ползущий во все щели и через порог дальше, в коридоры, переходы и подвалы. Но Ника совсем не была уверена, что хотя бы кто-то еще замечает это.

Подготовка к премьере все больше приобретала черты массовой истерии. Телефон в кабинете Липатовой трезвонил не переставая, и она, заслышав звонок, кидалась к распахнутой двери через весь коридор, грохоча каблуками. Никина каморка была завалена афишами, которые еще предстояло расклеить по району, программками и пригласительными, с красовавшимися на них сценами из спектакля, заснятыми на одной из репетиций фотографом, знакомым Кирилла. Уже были подтверждены договоренности с парой театральных критиков, уже рассчитались с ремонтной бригадой, уже были заказаны и установлены огромные рекламные билборды, и даже выплачена часть денег за положительную рецензию в журнале о московских развлечениях – заранее. Липатова хваталась за голову, разрываясь между желанием триумфа и вполне справедливыми опасениями: что в зале не хватит мест, что где-то притаилась ошибка, что-то пойдет не так, что все мыслимые ограничения по бюджету уже превышены, что в театре лежит бомба с часовым механизмом (прохудившаяся труба, ветхая электропроводка, оползень – нужное подчеркнуть). Кирилл за закрытыми дверями уверял ее, что все в порядке, ведь он продумал практически все возможные трудности и устранил их. Цены билетов на премьерный спектакль подняты до среднего уровня по столице, давать представления они будут каждый вечер, и затраты удастся отбить. Но, хотя у Кирилла вдруг обнаружились обширные связи в самых разных кругах и баннеры сделали со скидкой, а один из театральных критиков, чем-то обязанный ему, и вовсе не взял гонорар – расходы обновленного театра «На бульваре» и спектакля о Троянской войне превысили все мыслимые пределы. И все же Мечникову удавалось найти нужные слова:

– Мы будем работать. Отпуска на этот год отменяются, зато у нас есть реальный шанс пробиться. Сколько можно сидеть на одном месте, пора идти вперед, лезть выше. Вы думаете, трубы прорвало случайно? Это, Лариса Юрьевна, если хотите, судьба. Так предначертано. Нам только надо толково исполнять свои роли!