Я просто плачу.
***
Мы с Мэгги сидим рядом на лестнице. Она ничего не сказала насчёт слёз, а я не спросила. Не уверена, что хочу об этом знать. Её причины могут быть не настолько милыми, как те, о которых я думала.
Как будто мы вернулись обратно в наши двенадцать лет, шпионя за взрослыми с верхних ступеней лестницы. Тарелка имбирного печенья стоит между нами, и иногда кто-то из нас берёт одну и откусывает. Но в основном мы слушаем.
Довольно безуспешно, потому что все три родителя остаются на кухне, откуда можно услышать лишь каждое третье или четвёртое слово.
— Есть какие-нибудь мысли насчёт того, о чём они разговаривают? — спрашиваю я шепотом.
Мэгги поднимает руку, чтобы я замолчала. Из нас двоих у неё всегда был лучший слух. Она говорит, что это побочный эффект дерьмового зрения. Не было большего празднования в нашей истории, чем тот день, когда у Мэгги появились контактные линзы.
Я ем очередное печенье и смотрю, как она хмурится, прислушиваясь. Я слышу только отрывки разговора. «Как много давления», «как ужасно видеть их в ссоре» и всё такое.
Затем она шокировано смотрит на меня.
— Думаю, это работает.
— Ты шутишь.
Из кухни я слышу шум двигающихся стульев и топот ног. Мы срываемся назад в мою комнату в рекордные сроки.
Едва проходит минута, как нас зовут.
— Девочки, вы можете спуститься на несколько минут?
Моя мама. Её голос звучит счастливо. Это значит… мы победили. Мы с Мэгги обмениваемся взглядами, выжидая достаточно времени, прежде чем открыть дверь, чтобы не выдать себя. Мэгги идёт впереди, двигаясь вниз по лестнице пружинящим шагом, который я пытаюсь скопировать.
— Ты знаешь, каникулы — это особое время, — начинает моя мама. — При обычных обстоятельствах я бы хотела, чтобы ты была дома с нами, Хлоя.
Мой папа фыркает и вмешивается:
— Ох, хватит мучать их. Ты едешь.
Мама бросает на него раздражённый взгляд, но гнев исчезает, когда папа целует её макушку. Мэгги с визгом подпрыгивает, и мы обнимаемся и танцуем по кругу, как будто нам десять и мы только что получили билеты на выступление самого крутого бойз бенда.
И как будто мы совсем не притворяемся.
— Но тебе лучше не возвращаться обратно без снежного шара, брелока или чего-нибудь ещё, — говорит папа.
— Спасибо, пап. — Я целую его в щеку, поворачиваюсь к маме и крепко обнимаю её. — Спасибо.
Мама обнимает меня в ответ, и я чувствую напряжение в её руках и слышу всхлипывания в голосе.
— Не благодари меня. Это все миссис Кэмпбелл, которая согласилась позаботиться о вас обеих. Надеюсь, ты будешь делать всё, чтобы она не пожалела о своём великодушии.
— Она никогда не доставляла никаких проблем, — отвечает миссис Кэмпбелл. Она кладёт руку на моё плечо, и я чувствую запах дрожжей и корицы. И, конечно, это приводит меня к мыслям об Адаме.
Как ему это объяснить?
— Хлоя? — спрашивает миссис Кэмпбелл. — Всё в порядке?
Чёрт, моё внимание ускользнуло. Я качаю головой, чтобы очистить мысли, и широко улыбаюсь.
— Да, это круто.
Мэгги знает меня лучше и хмурится.
— Значит, мы заберём тебя завтра сразу после школы.
— Я только что это сказала, — говорит её мама, посмеиваясь.
— Завтра великолепно. Думаю, мне лучше начать думать о том, что взять.
Мы обмениваемся прощаниями, и я поднимаюсь по лестнице в свою комнату. Через десять минут вынимания одежды я больше не могу сдерживаться.
Мне, по меньшей мере, надо сказать ему, что я уезжаю.
Адам отвечает после третьего гудка, и я слышу музыку на заднем фоне.
— Тебя наконец освободили от наказания?
— К несчастью, думаю, это наказание будет длиться ещё пару лет, — отвечаю я. — Но у меня есть хорошие новости.
— Какие?
— Мы с Мэгги вроде как наладили отношения.
— Адский подвиг, если учесть, что ты даже не можешь выйти из дома, — говорит он. Я слышу улыбку в его голосе.
— Ну, мама не против прихода Мэгги.
Я вздрагиваю из-за молчания, воцарившегося на другом конце линии. Чёрт. Это прозвучало абсолютно неправильно.
— Понимаю, твоя мама не одобряет компанию, в которой ты находилась, так же как и ложь.
Я вздыхаю, скользя к основанию кровати рядом с грудой маек.
— Она расстроена, что я лгала, но да, она также обеспокоена насчёт тебя.
— Но не насчёт Блейка, — догадывается он, и его смех настолько низкий и печальный, что мой живот сжимается от этого звука. — Забавно.
— Слушай, она даже не знает тебя, ладно?
— Но она точно не готова была дать мне презумпцию невиновности, не так ли?
— Это не так… — Я замолкаю и прижимаю другую руку ко лбу. — Моя мама работает в больнице. Она была на смене в ночь, когда ты повредил руку.
Тишина приветствует меня на другом конце трубки. Она длится достаточно долго, чтобы я задалась вопросом, прервался ли звонок или, может, он не планирует отвечать. А затем он отвечает.
— Значит, я полагаю, она рассказала тебе всю историю.
— Она рассказала мне то, что знает. Или то, что она думала, что знает. Она просто беспокоится, Адам. Все мамы беспокоятся.
Он смеётся настолько едко, что я удивляюсь, как мое ухо ещё не ужалило.
— Нет, Хлоя, не все мамы беспокоятся. Так теперь ты тоже волнуешься, да?
— Нет.
— Тогда почему это беспокоит тебя? Потому что это очевидно.
— Слушай, то, что я сорвала пожарную сигнализацию и пробралась на строительную площадку, не означает, что я спокойно отношусь к уголовным преступлениям, понимаешь?
Через несколько ударов сердца я представляю, как мои слова распыляются на него как пули.
Когда он заговаривает, его голос звучит тише:
— Ты думаешь, что я украл лекарства. Может быть, ты думаешь, что я имел с этим дело.
— Ты ворвался в аптеку. Или я должна думать, что ты сделал это, чтобы достать пару мерных ложек?
— То, почему я сделал это, на самом деле неважно, да, Хлоя? — говорит он, и я слышу издевку.
Суть в том, что это важно, и я хочу сказать ему об этом, но как будто оцепенела. Всё, о чем я могу думать, — это та статья в газете и мои попытки объяснить родителям, почему встречаться с вором — умный выбор. И я не могу. Просто не могу представить это.
Не теперь, когда я представляю, как Адам врывается в аптеку.
— Думаю, твое молчание — довольно ясный ответ, — произносит он.
Связь обрывается, а мой рот всё ещё открыт для разговора.
Горло горячее и опухшее, а глаза зудят как сумасшедшие. Я вытираю ладонями слёзы, которые наконец нашли путь наружу, и говорю себе, что разберусь с этим. Вот успокоюсь и перезвоню ему, и всё будет в порядке.