Читать интересную книгу Твербуль, или Логово вымысла - Сергей Есин

Потом обозначились легким пунктирным свечением детский писатель Лев Кассиль и гражданский поэт Михаил Светлов. У Кассиля учился брат Раисы Максимовны Горбачовой Женя Титаренко. Для всеобщего назидания, что ли, явились? Мемориальные доски обоим - и Кассилю и Светлову - установлены в центре Москвы. Первым прославился Кассиль - любимым романом советского юношества. Роман о футболе, "Вратарь республики". По роману был даже снят кинофильм, в котором сверкала неотразимая улыбка кумира советского экрана Сергея Столярова. Второй писатель - знаменит ныне забытым стихотворением "Гренада". Романтическое восприятие революционной действительности было тесно спаяно с социальным заказом. Как радио в старые времена ни включишь, все - "Гренада, Гренада, Гренада моя". По национальности оба были евреями, об обоих хорошо отзывались их современники. Светлов был еще и великим бражником и острословом.

Как многое, тут подумала я, значат в литературе тусовка и застольные разговоры! Может быть, там делается слава? Есть же у нас писатели без книг и вообще без произведений! Мемориальные доски у Светлова и Кассиля стоят, а настоящей, прочной, живой литературной славы уже нет. Слишком оба были активные, слишком хорошо понимали, что такое социальный заказ. Сейчас скучают без публики, читателя и успеха, поэтому притащились. Через кого же, также думала я, просочилось, что я кое-кого позвала на подмогу? Вот Платонов, просто житель Литературного двора, а никакой не преподаватель Литинститута, никогда и не помышлявший, чтобы вести сановное застолье в ресторане Дома литераторов, блистать, сыпать каламбурами и экспромтами. Не руководил никакими писательскими секциями и никуда не избирался, был современником этих двух блестящих людей, а вдруг оказался на вершине мировой славы, как, впрочем, и Булгаков. А вот эти два, обильно публиковавшиеся при жизни и имевшие огромную прессу писателя - этой славы не получили. Почему же обошла их память? Почему так отомстило время? Может быть, кто-то держит баланс между настоящим и прошлым?

Появились тут же и многие другие. Эти, возникшие из небытия тени, между тем пугая своей развязностью, которая нынче зовется раскрепощенностью, свободно двигались по залу, рассаживались между живыми участниками собрания. Одна из этих весьма благообразных туманностей, по виду совсем немолодой мужчина, даже пыталась устроиться в президиум, нагло втиснувшись между сегодняшним преподавателем с недовольным лицом и самоуверенной дамой. Однако другая боевая тень женского пола резко осадила втирушу: "Валерий Яковлевич, на место, здесь садиться покойнику просто неприлично!"

Внутренний голос с неизменной готовностью, не ожидая моего вопроса, по-пионерски доложил: "Известный в советское время литературовед, младший современник Горького Кирпотин. Заведовал в институте кафедрой. Всегда хвастался тем, что выступал на 1-м учредительном съезде Союза писателей. Есть точка зрения, что понятие "соцреализма" придумал именно он. Возможно, он сам об этом распустил слух".

В этот момент невольно я подумала, было бы хорошо, если бы этот господин придумал что-нибудь другое. Но внутренний голос не успокаивался. Оказывается, позже, уже после войны, этот ученый выбрал себе другое направление. Он стал разрабатывать наследие Достоевского. Советский до мозга кости ученый интерпретировал этого, почти тогда запрещенного, писателя не с позиций сердцевины мировоззрения, т.е. христианского учения, а вгонял в привычные для литературоведа, как в гроб, социальные рамки. Певец обездоленных - борец с режимом! Этот мог во время защиты оказаться опасным. Это чучело тут не зря. Этот рукомойник определенно мне помогать не собирается. Тут имеет место старая социологическая закалка. Я бы еще об этом странном и двойственном явлении, как о тенденции, поразмышляла, но тут не без некоторого величавого кокетства вплыла в аудиторию дама.

Внутренний голос опять с аккуратностью полкового писаря доложил, что дама тоже в свое время учила студентов, но знаменита она иным. Она непременно в любом разговоре сообщала окружающим, что была, по ее словам, близка с поэтом Александром Блоком. Пойди здесь проверь! А тогда, собственно, чего дама здесь ошивается, а не сидит на Спиридоновке, возле бронзового памятника классику?

Об остальных тенях я спрашивать не стала, только попросила перечислить. Фамилии знакомые, все участвовали в литературном процессе, произведения их мало кто не помнит. Поэт Городецкий, писательница Валерия Герасимова, поэт Луговской. Здесь же оказался и даже очень ловкий и похожий на змею, вставшую на хвост, с маленькой усатой головкой, вознесенной высоко над полом, поэт и просветитель Василий Захарченко. Ладно, хай, присутствуют; с мертвяками не поспоришь, неймется им в подвале, но может, пришли безо всякого умысла? Захарченко, правда, всегда поддерживает текущую власть.

А тем временем бритый поэт завершал свою защиту. Вести дальше наблюдения мне было особенно некогда - я внутренне уже собиралась, чтобы начинать свое выступление. Так уже просто, подмечала.

Словно две дорогих музейных виолончели, захлебываясь восторгами, выступили в конце защиты ученые дамы-оппоненты. Обе, конечно, лысого поэта хвалили, из последних сил предрекая грандиозное будущее. Только где оно, это будущее выпускников Лита? Александр Бойко, написавший блестящую прозу в своем дипломе, нынче корректором работает; Леша Фролов, в свое время схлопотавший грант от американского фонда, служит смотрителем в музее на Поклонной горе. Корректоры, телевизионные редакторы, сочинители рекламных слоганов. Хороши слоган - стоит "Войны и мира", а эффектный клип - "Броненосца Потемкина". Критерии в искусстве обезумели. Я, конечно, догадывалась, что одна виолончель, руководительница талантливого поэта, немножко фальшивит в восторгах, а другая, оппонирующая ей, ловко подыгрывает. А что делать? На следующей защите дамы могут поменяться местами.

Парень в модных штанах сиял. Он уже видел свое кружение над вечностью и собственную мемориальную доску. Ну, скажем, не на стене основного здания Лита, то хотя бы где-то на заборе, возле проходной. Он знал также, что нынче напьется до изумления паленой водкой.

Наступало минута выходить к трибуне и мне.

Когда я примусь за свой роман, об учебе в Лите, я распишу этот эпизод подробней. Сейчас же сознание определенно двоится. Последний в моей жизни полет, каждую деталь которого надо сохранить в памяти. С другой стороны - странная процедура защиты дипломной работы тоже требует своего анализа. А может быть, в собственном сознании я уже пишу два романа? Все надо запомнить и зафиксировать, пока кипит фантазия.

Разве кому-нибудь станет ясно, что произошло в дальнейшем, если не объяснить волнующей процедуры защиты дипломной работы? Процедура не менее выразительная, нежели литургия. Ах, времена, когда с этих защит уходили прямо в энциклопедии! Бывшие лейтенанты привинчивали на гимнастерки, оставшиеся после демобилизации, лауреатские значки за повести и рассказы, о которых публика впервые узнавала в этом зале. Тогда-то и возник строгий, неприкосновенный, как церковная служба, ритуал.

Сначала председатель комиссии вызывал автора диплома. Раньше обязателен был для мужчин костюм и галстук, для женщин строгая юбка, белая кофточка или парадное платье. Дипломник произносил несколько тщательно подобранных слов о себе и о своей работе. Обращаться было принято к комиссии и к залу. Потом трибуну осанисто занимал научный руководитель и произносил речь. Обрисовывалась в выгодных тонах работа дипломника. Здесь требовалось особое искусство, которое давалось опытом. Иногда удавалось недостатки работы превратить в ее достоинства. Преподаватели, естественно, в литературе между собой враждовали. Все тогда были классики, орденоносцы! Это сейчас литературный комсостав помельчал.

Я появилась перед президиумом, будто сотканная из света и чистоты. Так и было задумано. Если уж всем известна моя профессия, то - работаем на контрасте. Девочка недотрога, Белоснежка!

День уже давно двигался на покой, в низкие окна второго этажа били красные лучи склонявшегося к горизонту солнца. Светило гвоздило прямой наводкой из-за купола храма Иоанна Богослова. Лучи падали на почерневшие от долгого стояния старые запыленные книжки препов, выставленные за стеклами витрин. Умершие тексты будто оживали, высвечиваясь вспоминаемым смыслом.

Юбка на мне, когда я шла по залу, чтобы занять свое место, - это тоже планировалось - немножко просвечивалась. Это могло придать особую убедительность моей речи и литературе.

Нужны еще описания? Но может быть, я что-то запомнила совсем не так, как случилось? Происходило все это в натуре или в моей фантазии? У писателей граница между реальностью и фантазией так зыбка. Писатель и сам порой не знает, идет ли он за хлебом в булочную или ему это только снится. Сидит ли он за столом и отодвинув в сторону книжки и тетрадки сына и недоеденный бутерброд с дешевой колбасой, все это описывает, и в том числе писателя, который идет в булочную и никак не может сообразить, действительно ли он идет или это только описывает, отодвинув бутерброд с колбасой?