Читать интересную книгу Белый флаг над Кефаллинией - Марчелло Вентури

Исчезли и верховые патрули, наблюдавшие за кострами; цокот лошадиных копыт затих вдали, по дороге к солдатским лагерям. В ночной тишине, не оглашаемой более гулом пушек, стрельбой, воем немецких самолетов, в первой тихой ночи после начала битвы люди слушали сухое, веселое потрескивание пламени.

Народ стал поодиночке выходить из домов; мужчины и женщины нерешительно шли на огонь, освещавший им путь. Они шли не дорогами и тропинками, а через поля, по сухой и твердой земле, выжженной летней засухой, через леса и оливковые рощи. Немногие итальянские солдаты, кому удалось укрыться в крестьянских домах, тоже вышли вместе с жителями; они были ошеломлены тем, что снова оказались среди живых людей, могли идти, бежать, ощущать под ногами землю, видеть над головой небо, полное звезд, и эти огни, сверкавшие меж деревьев и казавшиеся издали такими красивыми.

Они спускались в ущелья, в овраги, по мере их приближения треск пламени становился все сильнее и, утратив веселость, превратился в глухой гул, в долгое стонущее завывание. На них пахнуло терпким чадом бензина и керосина, смешанного со свежим духом горящей смолы, сосны, оливковых веток. Но здесь было и что-то другое, они это чувствовали, какое-то зловоние примешивалось к запаху керосина и жженого дерева, внося в него особую, тошнотворную сладость.

У костра было светло как днем, языки пламени озаряли местность на много метров вокруг; огонь вставал подвижной плотной массой, охватывавшей все новые и новые трупы. Они лежали в самых странных и нелепых позах, на спине или ничком, руки раскинуты, вытянуты по бокам, сложены на груди; головы склонены к плечу или закинуты назад. В широко раскрытых пустых глазах играли отсветы пляшущего пламени.

На них смотрели мужчины и женщины Кефаллинии, крестьяне и крестьянки, моряки, рыбаки, лесорубы; смотрели и немногие солдаты дивизии, спасшиеся от расстрела и плена. Долгое время они стояли неподвижно на краю освещенной зоны, спрашивая себя, сколько же трупов здесь, в этом пылающем перед ними костре, скольких из них они знали, со сколькими разговаривали; сколько друзей убито и сожжено. Или вовсе ни о чем не думали и как завороженные смотрели на огонь.

Потом люди постепенно стали подходить к телам, которых еще не охватило пламя; они вытаскивали их, как могли, взваливали на плечи, или несли вдвоем, за ноги и за руки, клали на тачки — если были тачки. Каждый отходил от немецкого костра, унося тело, чтобы спасти его от уничтожения; с трудом тащили они мертвецов вверх по склону холма, ища место, подходящее для погребения. Насть трупов сложили в горных пещерах, в сырых гротах, где со стен сочилась вода; часть спрятали в водоемах на полях и виноградниках; часть похоронили в больших братских могилах.

Жители и уцелевшие солдаты копали могилы до первых проблесков зари; безостановочно спускались и поднимались они от костра к братской могиле, от костра к водоему, к гроту, пока небо над Занте не посветлело. Тогда, боясь, что горные стрелки и патрули снова покажутся на дорогах, они ушли и заперлись в домах.

Они попрятались по домам, но в их глазах надолго осталось видение костра, восковых лиц мертвых, эти остекленевшие взгляды вытаращенных глаз; и, даже сидя дома, они продолжали высматривать далекое пламя, пока оно не померкло в лучах вставшего над Кефаллинией солнца.

Солнце затушило костры, но остался дым; ленивые, густые клубы дыма.

«Этот дым», — думали жители и беглецы.

«Этот дым, — думали итальянские офицеры, запертые в казарме «Муссолини» на набережной Аргостолиона, — это дивизия «Аккуи» поднимается к небу».

«Сколько их?» — думали они.

«Скольких сожгли?»

Сто сорок шесть офицеров и четыре тысячи солдат, взятых в плен и потом убитых в массовых казнях, поднимались к небу в этих густых ленивых клубах дыма. Но никто на Кефаллинии — ни майор фон Хиршфельд, ни подполковник Ганс Барге не могли бы назвать точной цифры.

Люди смотрели на дым, задаваясь одним и тем же вопросом.

«И мы, лишь мы одни спаслись, дабы поведать сие», — горько думал Альдо Пульизи, глядя из окна казармы.

Опершись руками о подоконник, он смотрел наружу, на остров, который снова простирал объятия залива к прохладному свету утра, нового чудесного, нежданного утра.

Эти слова из Библии, прочитанные когда-то, сами пришли ему на память, словно всплыли из какого-то забытого темного мира.

«И мы, лишь мы одни спаслись, дабы поведать сие».

С горечью думал он о жестокости судьбы, которая стольким уготовала смерть, а им — спасение в плену.

Вчера вечером офицер горных стрелков сообщил им, что они уцелели: сегодня в 7 часов 30 минут утра их отвезут в Сами и отправят через Патрас в концентрационные лагеря.

Потребовались эти клубы дыма в небе, думал он, чтобы успокоить ярость немцев, чтобы утолить их жажду мести.

В коридорах казармы послышались голоса, звуки шагов. Альдо Пульизи посмотрел на часы. Немцы пришли за ними; было ровно половина восьмого.

2

На набережной, возле казармы «Муссолини», стояло четыре военных грузовика; рядом построились немецкие солдаты в боевой выкладке.

Море! Море простиралось за молом, за мостками причалов; все то же море, того же самого голубого цвета, каким оно всегда бывает в этот утренний час.

Там и сям на набережной толпился народ в ожидании выхода пленных; но расстояние от двери казармы до автомашин было коротким. Солдаты конвоя, выстроившись в две шеренги, мало что дали увидеть любопытствующим.

Пленные влезали в кузов, подавая друг другу руки, счастливые, что после ночи, проведенной в душной казарме, дышат свежим морским воздухом, свободным воздухом, веявшим над заливом.

Генерала увезли раньше, чем их; теперь его машина, также в сопровождении охраны, наверное, уже подъезжает к Сами.

Среди людей, толпившихся на набережной, были девушки, старики, дети. Женщины пришли проститься со своими итальянскими друзьями, повидать их в последний раз. Альдо Пульизи поискал в толпе лицо Катерины Париотис, но ее здесь не было. Он напишет ей, чтобы выразить то, что лежит на сердце, то, что надо было высказать, прежде чем расстаться. Он еще раз попросит у нее прощения за все: за то, что приехал на Кефаллинию в одежде завоевателя, за то, что полюбил ее и, быть может, причинил ей немного горя. Пусть она простит его и за то, что он уехал вот так, не попрощавшись.

Она навсегда останется у него в памяти, маленькая Катерина Париотис, худенькая смуглая кириа; враждебная кириа, которая постепенно подружилась с ним, поняв, что он не враг. Мог ли когда-нибудь быть врагом кому-нибудь он, Альдо Пульизи, несмотря на свою военную форму? А его артиллеристы?

Грузовики двинулись; в голове и в хвосте короткой колонны ехали две машины охраны. Аргостолионцы подняли руки в знак прощального привета; офицеры стали махать в ответ. Колонна промчалась по набережной, повернула налево и, вернувшись в город, проехала через площадь Валианос. Белый флаг все еще развевался над бывшим штабом, никто не позаботился снять его. Среди развалин бродили жители с горестными лицами. Альдо Пульизи в последний раз увидел эту площадь, он почувствовал, что его охватывает грусть расставания. Ему показалось, что в толпе, замершей при их появлении, он узнал Николино; а вон там снова сидит на чемодане, непостижимо элегантная в своем черном платье, словно призрачное видение, синьора Нина, окруженная своими девушками. Она тоже смотрела, как проезжают пленные офицеры, молча, едва пошевелив рукой в робком привете. Может быть, она позавидовала их отъезду.

«Кто здесь позаботится об этих бедных женщинах?» — подумал Альдо Пульизи.

Синьора Нина вскочила, прокричала что-то, размахивая своими длинными руками; но в шуме моторов ее крик казался беззвучным. Альдо Пульизи узнал Триестинку, которая подошла, чтобы успокоить хозяйку.

Колонна ехала все дальше. Но вместо того, чтобы повернуть на улицу принца Пьемонтского, к мосту через залив, то есть на дорогу к Сами, машины направились в эвкалиптовую аллею и помчались по ней, набирая скорость; за спиной остался Аргостолион, мост, шоссе, ведущее к Сами; они ехали по прибрежной дороге к Святому Феодору.

— Куда мы едем? — спросил кто-то.

— Куда нас везут?

Альдо Пульизи увидел знакомые низенькие сосенки, заросли пихт, виллы, сады. Сейчас за поворотом покажется и дом Катерины Париотис, потом мельницы, маяк и тот пляж, куда они с Катериной ходили купаться. Однажды, вспомнил он, не так уж давно, он был здесь вместе с обер-лейтенантом Карлом Риттером. Он вновь увидел эти места, казалось, он узнает даже деревья, скалы, камни.

Дом Катерины промелькнул мимо, едва успев показаться, он тотчас остался позади подпрыгивающего на ходу грузовика. Дверь была закрыта, жалюзи спущены, цветущий сад пуст. Катерина, наверное, еще не проснулась; может быть, она тоже не спала всю ночь, глядя на костры, подумал Альдо Пульизи. Если б он знал, что их повезут здесь, то приготовил бы записочку и бросил ее в сад, привязав к камню.