Читать интересную книгу Простые слова (СИ) - Гордеева Алиса

— Ладно, — киваю незадачливому хозяину вечеринки и непослушными руками снова пытаюсь натянуть на Марьяну свою толстовку. А после подхватываю её бессознательную на руки и, переступив через Булатова, несу вниз.

Осин не обманул: в гостиной темно и шумно. Внезапное завершение вечеринки мало кому приходится по вкусу. Но мне вся эта сумятица только на руку. Осторожно спускаюсь на первый и, прижимая Марьянку к себе, несусь во двор.

— Всё будет хорошо!

В компании недовольного, но молчаливого Ильи мигом доезжаем до дома.

— Ещё немного! Ещё чуть-чуть!

Пустой подъезд, неторопливый лифт. Удерживая на руках Нану, с трудом попадаю ключом в замочную скважину.

— Мы дома, Нана! Всё позади!

Как дурак, радуюсь, что Свиридов с женой давно спят. Отчего-то мне всё больше думается, что не займут они сторону дочери. Спустят всех собак, а в угоду губернатору ещё заставят извиниться перед его сынком.

— Я буду рядом, Нана! Всегда! Даю слово!

Позабыв снять уличную обувь, несу Марьяну в свою комнату и, уступив ей кровать, сажусь рядом на пол.

— Прости меня! Прошу, прости!

Держу мою девочку за руку, в тишине выхватывая каждый её вдох. Спокойный, ровный, родной. Её сон из кошмарного и тревожного становится безмятежным и крепким, и наверно, в какой-то степени целительным. Перебираю её хрупкие пальчики в своей ладони и, не сводя глаз с тонкого профиля, беспрестанно шепчу ставшую такой очевидной истину:

— Я люблю тебя, Нана! Люблю!

Глава 21. Беспокойная темнота

Марьяна.

Редкие проблески сознания, окутанные страхом и болью, настолько скоротечны, что не успеваю за них зацепиться.

Голоса. Глухие и громкие, долгожданные и мерзкие — всё в кучу. От одних липкая тьма вмиг становится нежной и мягкой, как пуховая перина. Другие миллиардом острых иголок впиваются в кожу.

Меня трясёт. Нет, не от холода и уже не от страха. Просто чудится, что меня постоянно куда-то несут. Въедливый запах туалетной воды наконец сменяется ароматом прелой листвы. Затхлый воздух чужой спальни — порывистым сентябрьским ветром. Щеки́ то и дело касается чьё-то тёплое дыхание, немного робкое и осторожное. А бойкое биение чужого сердца под ухом и уютное тепло успокаивают, безмолвно обещая, что всё будет хорошо.

Я слышу шёпот, но никак не разберу слов. Такие простые и нужные, они заглушаются шумом двигателя и писком домофона. Упрямо пытаюсь очнуться, но сознание вновь и вновь убегает прочь.

Я просыпаюсь под утро, когда тонкий, прозрачно-золотистый лучик, игриво заглянувший в комнату, без стеснения разгоняет мою тьму. Но вместе со светом возвращается страх. Калейдоскоп поганых воспоминаний кружит голову: рожа Булатова, моё запоздалое осознание собственного идиотизма, бессмысленные мольбы о помощи, грубость жилистых рук и хлёсткие удары оскорблений.

Я так хотела сбежать! Но с каждой минутой становилась слабее.

До дрожи в пальцах боялась потерять себя! Но видимо, потеряла.

С ужасом приходит понимание, что всё ещё лежу в кровати. Тело ломит, а чугунная тяжесть тисками сдавливает голову. Неужели Булатов добился своего, воспользовавшись моей уязвимостью?

Проклинаю этот никчёмный солнечный свет и что есть силы закрываю глаза. Лучше тьма, чем позорная реальность. Дура! Какая же я, чёрт побери, дура!

Запоздалые слёзы умывают лицо, серной кислотой разъедая кожу. Мысли застревают в паутине жалости к само́й себе. А ещё долбанный страх, разрастается до размеров Вселенной, и без остатка подчиняет своей власти. Но вот незадача: притянутая за уши чернота лишь сильней распаляет мою горечь.

Я снова впускаю в свою темноту пугливый лучик света. Мы с ним похожи: оба одиноки, оба не отличаемся смелостью, мечтаем заменить кому-то солнце, но вечно сбиваемся с пути, натыкаясь на мрачные закоулки жизни. Я больше так не хочу!

Тянусь к лицу, чтобы смахнуть с него тихие слёзы, и уговариваю себя встать, но чувствую, как лёгкая оторопь сковывает тело. Изумлённо зависаю взглядом на рукаве толстовки, что бережно согревала меня всё это время. Её чёрная, плотная ткань мгновенно пробуждает новую порцию воспоминаний: мне видится Сава, но не один. С ним рядом Смирнова. Похожая толстовка, тяжёлый взгляд и ласковый шёпот на ушко. Не мне.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Становится наплевать на слёзы: какой смысл их прятать, если рыдает душа. Яро кусаю костяшку указательного пальца и чувствую, как безудержная ревность с новой силой холодит сердце. Вот, наверно, Ветров посмеётся, узнав, сколько глупостей я совершила из-за него. Впрочем, ему всё равно, правда?

Дабы отвлечься, пересчитываю на подвесном потолке светильники. Маленькие, круглые, они один в один как у нас дома. Точнее, как в комнате Ветрова.

Проклятие! Я снова думаю о нём. Вспоминаю, как сама отдала Саву Смирновой. Это она сейчас целует его и шепчет глупости, игриво обводит узоры на шее и крепко держит за руку. Не стесняется. Не стыдится. Просто ловит каждое мгновение рядом и наслаждается счастьем. Моим счастьем!

Зажмурившись, мотаю головой. Как больно! Как невыносимо горько плачет душа. Столько ошибок! Столько несказанных слов! А теперь слишком поздно. Теперь Ветрову впору обходить меня стороной и тыкать пальцем. Спасибо Булатову — навсегда втоптал моё имя в грязь.

Задыхаясь от слёз, пытаюсь сесть. Наплевать на гудящие мышцы — боль от разбитого сердца в разы мощнее. Поджимаю колени к груди и, неистово обняв их руками, открываю глаза. Сквозь дымку спутанного сознания не сразу понимаю, где нахожусь.

Я дома! В комнате Ветрова. И эта чёрная толстовка на мне — его. Сам же Сава сидит на полу и, навалившись на кровать, спит. Крепко. Безмятежно. Как верный пёс в ногах хозяина.

Ничего не понимаю. Как? Почему? Зачем? Но будить парня, чтобы потешить своё любопытство, не спешу. Боюсь, что проснувшись, он снова станет далёким и чужим. Пусть сонный, но хотя бы на несколько минут только мой.

Смотрю на него, затаив дыхание, и никак не могу понять, почему раньше не видела Саву таким: особенным, необычайно красивым, мужественным, сильным. Кончики пальцев горят огнём от желания притронуться к его щеке, вновь ощутить тепло терпкой кожи, неспешно прогуляться по запутанному лабиринту тату, провести по жёстким, непослушным волосам и с силой сжать их, притянув Ветрова к себе ближе, чтобы, вконец обезумев, прильнуть губами к его губам. Нежным. Жадным. Ненасытным. Наполнить лёгкие его запахом и навсегда сохранить в памяти его вкус.

Я снова кусаю пальцы. Пытаюсь очнуться от морока своих желаний. Прийти в себя. Но всё зря! Как наркоман, зависимый от дозы, я тянусь дрожащей ладонью к лицу Савы. И едва не мурлычу, стоит робким пальцам коснуться колючей кожи. Я так хочу растянуть этот миг на годы, но так не вовремя подобравшийся к горлу комок слёз опускает на землю: я опоздала, сама подтолкнула Саву другой. И как по закону подлости, именно сейчас понимаю, что влюбилась в Ветрова. Безнадёжно. Отчаянно. Навсегда.

Отнимаю ладонь от его лица и подношу к губам — это всё, что мне осталось.

— Верни руку на место! — не открывая глаз, бормочет Сава.

Съёживаюсь. Не знаю, что думать, а потому молчу.

— Свиридова! — тянет Ветров. — Начала меня благодарить — не останавливайся!

— Благодарить? Я? Тебя? — бормочу пересохшими губами и забираюсь к изголовью кровати. Мало мне позора! Ещё и Ветров застал на месте преступления.

— Ну если это было по любви, я не против, — окончательно проснувшись, Сава стреляет лукавым взглядом и, разминая шею, садится поудобнее.

— Почему я в твоей комнате? — наигранно пропускаю мимо ушей язвительное замечание Ветрова.

— В спальне у Осина было уютнее? — ухмыляется разбитой губой Сава.

— Нет. Конечно, нет! — вспыхнув, хочу все-все объяснить, но заметив на лице парня следы недавней драки, теряюсь.

— Почему я в твоей толстовке? — выдыхаю первое, что приходит на ум.

— Нужно было оставить тебя голой? — этот гад снова потешается, а потом тормошит и без того лохматые волосы на голове.