Мне эти байки слушать смешно. Маратыч, большой знаток оружия, много чего подержавший в руках и много из чего стрелявший, часто собирал нас после тренировок и рассказывал о различных типах стрелкового вооружения, показывал книги, справочники. Был там и этот пресловутый английский «Бур» или винтовка Ли-Энфильда образца аж 1895 года. Что-то типа нашей трехлинейки, только десятизарядная. Англичане использовали такие винтовки во время англо-бурской войны в Африке и там они уступали «маузерам» буров. Собственно, именно после этой войны и появилась модификация Ли-Энфильда, названная «Буром». Калибр 7,71 миллиметра, вес остроконечной пули — 11 граммов. Прицельно стреляет эта винтовка на вполне реальные две тысячи восемьсот ярдов, то бишь 2250 метров. Откуда взялись легенды о семи километрах и дикой пробивной способности — непонятно. Зато мне было понятно другое: вот такие «страшные сказки» подъему боевого духа явно не способствуют.
Вообще за боевой дух отвечает лейтенант Чехов. Он у нас исполняет обязанности замполита. Но его ежедневные короткие политбеседы сводятся к одному простому тезису: «если здесь не было бы нас, были бы американцы». Это четко вбивается в наши стриженые головы. Может быть, Чехов и прав. Но всего лишь может быть…
Разговор с особистом, как и предупреждал майор, выходит неприятным. Внимательно изучив мое личное дело, этот сухощавый, остроглазый капитан откровенно говорит мне:
— Я не хочу знать, каким образом ты попал сюда. Мое дело — предотвратить возможные эксцессы. Поэтому я постараюсь в самое ближайшее время убрать тебя отсюда.
— Почему, товарищ капитан?
— Потому что тут имеются все условия для совершения тягчайшего воинского преступления, — спокойно отвечает Маклаков.
— Какого?
— Ты дурак или прикидываешься? Измена Родине, солдат! Да с такими подвигами на гражданке и в учебке тебя даже в тюрьму возьмут только по протекции.
Во мне все вскипает от обиды, но усилием воли я давлю в себе злость и тихо говорю:
— Дайте мне шанс, товарищ капитан. Я докажу…
Маклаков внимательно смотрит мне в глаза.
— Ты оказался на передовом крае борьбы с мировым империализмом! Эту честь надо заслужить, солдат. В общем, не дай бог хоть один залет… Тут же, слышишь, тут же вернешься в Союз и отправишься в дисбат. Я приложу все усилия.
— Разрешите идти?
— Валяй. И помни — я за тобой слежу.
Третий день службы на точке круто меняет мою армейскую судьбу. На утреннем построении майор Киверов озвучивает план на день:
— Все свободные от нарядов под руководством прапорщика Гаврилюка занимаются устройством защитных каменных стенок-брустверов со стороны дороги и холмов. Высота стенок — не менее метра, толщина — такая же.
По солдатскому строю прокатывается приглушенный унылый стон. Целый день таскать камни под жарким афганским солнцем — то еще развлечение.
— На работу пойдут все, кроме… — Киверов делает паузу и строй в надежде замирает. — Рядовой Новиков!
Вздрагиваю, но отзываюсь, как положено по уставу:
— Я!
— Ко мне!
— Есть!
Покидаю строй, делаю несколько шагов по направлению к майору, вскидываю руку к панаме:
— Товарищ майор…
— После, — морщится он и командует остальным: — На-а-ле-е-е-во! Прапорщик, приступайте!
Гаврилюк козыряет и ведет понурых бойцов на склон. Сегодня у них время собирать камни. А у меня, как выясняется, расстреливать мишени.
— Тут три коробки патронов к «веслу» образовалось, неучтенка, — говорит мне Киверов. — Пошли на гору, покажешь класс.
Делать нечего — иду, но безо всякого удовольствия. Это на гражданке каждый стремится устроиться там, где надо поменьше работать. В армии — совсем другое дело. Тут люто ненавидят всех тех, кто тем или иным способом уклоняется от общей для всего подразделения участи. Сказали камни таскать — значит все таскают. Сказали шпалы разгружать — все разгружают. А писари, музыканты, всевозможные штабные и прочие свободные художники потом, вечером, в казарме, почти гарантировано отгребут люлей. Потому что не надо было высовываться, когда спрашивали: «Кто умеет писать плакатным пером?». Будь как все — и жить будешь нормально. Будь хуже всех в смысле дисциплины — станешь авторитетом. А если ты выбрал стезю активиста, не обижайся на дружный армейский коллектив, он тебя не примет. Ибо сказано: «кто не с нами — тот против нас…». Такая вот диалектика. Поэтому я, нога, за ногу бредя за Киверовым, уныло прошу его:
— Товарищ майор, может, я лучше как все? А вечером постреляем…
— А-атставить! — улыбается он в ответ. — Сбор камней не требует специальных навыков. А тебе практика нужна. Давай на рубеж!
Рубеж — это канавка, продолбленная в каменистой земле. Стрелять предстоит по закрепленным между валунами в нескольких сотнях метров дощатым крышкам от снарядных ящиков. Я не очень-то люблю АКМ — он тяжелый, с приличной отдачей, звук выстрела сильно бьет по ушам, а при стрельбе очередями автомат здорово уводит влево. Но выбора у меня нет. Вставляю рожок и начинаю стрелять одиночными. Киверов в бинокль наблюдает. Я, особо не мудрствуя, вгоняю пули точно в центры нарисованных на зеленом фоне белых кружков.
— Вот ты… умелец! Я думал, вас только из винтовок учат… — отняв бинокль от глаз, крутит головой майор. — А ну, давай короткими!
Перевожу флажок регулятора на автоматическую стрельбу и очередями по три патрона размочаливаю деревянные крышки мишеней в щепки.
— Та-ак, — задумчиво произносит Киверов. — Пожалуй, бруствер подождет. Грех не использовать такой случай. Рядовой Новиков!
— Я!
— Будешь ежедневно проводить практический инструктаж по стрельбе с личным составом. Начнем прямо сейчас. Вопросы?
— Есть инструктаж! — радостно ору я. — Вопросов нет, товарищ майор!
До обеда пацаны под моим чутким руководством осваивают азы нелегкой стрелковой науки. Они, конечно, все прошли через ДОСААФовские и армейские стрельбища, но это так, ширпотреб. Я учу их правильно дышать, правильно держать оружие, правильно брать прицел. Меня самого обучали этому десять с лишним лет, пришло время отдавать долги.
Лейтенант Чехов, послушав меня, притащил планшет и усадил Гришку Зайцева конспектировать — пригодится на будущее. Он прав — в военном училище такое не проходят.
Вечером в палатке сержант Пономарев объявляет всем:
— Новик — «золотой дух». Кто тронет — челюсть сломаю. Бляха, тебя особенно касается.
И поворачивает стриженую голову в мою сторону:
— А ты не борзей особо, понял? Я спецов уважаю. А козлов нет. Усек?