Вот почему, «если Церковь проходит через испытания, — писал отец Александр, — то причина этого в нашей измене Завету. Одна из важнейших Его заповедей: “Да будут все едино”. И она была нарушена ещё с апостольских времён. Поэтому проблема единства — не мода XX века, а непреходящее требование, обращённое ко всем нам (а не только к иерархам и ответственным лицам). Следовательно, для всех нас, рядовых священников и верующих, вопрос этот всегда актуален и жизненно важен» [112].
С другой стороны, в том же Новом Завете есть слова: «Надлежит быть и разномыслиям между вами» (1 Кор 11. 19). «Что это означает? Это означает, что христианство, единое по духу, единое по корню своему, единое по своей богочеловеческой, мистической основе — на уровне человеческом, интеллектуальном, социальном — многообразно».
Действительно, человечество развивается не одинаково, каждый народ создаёт собственную культуру. И Церковь, в которой обряд связан с культурой, может как Богочеловеческий организм иметь множество ликов. Христианству изначально свойственно многообразие. «Но человеческая узость и ограниченность, которые, может быть, не будут преодолены и через 1000 лет, — говорил батюшка, — оказываются способны раскалывать Церковь из‑за проблем совершенно эфемерных — форма обряда, форма облачения, форма крестного знамения и так далее».
Но ведь христианская Церковь не есть Церковь культуры, она — Церковь Христа! Христианская вера не сводится к религиозным обычаям. Хотя христиане признают культурные ценности, они знают, что христианство в целом больше любой культуры, глубже любой традиции. Но это не должно быть основанием для стирания различий. Уже в Ветхом Завете мы находим представление о том, что Бог благословляет все народы без предварительного требования установить единство культуры. «Насаждение Евангелия в разных культурных средах невозможно осуществить через внешнее противопоставление церковной веры и человеческих культур», — пишет кардинал Ж. — М. Люстиже [113]. А батюшка говорит:
«Нивелировка не годится по той простой причине (экуменизм противоположен нивелировке), что христианство должно выражаться в живых формах индивидуальных лиц и культур. Каждая культура имеет своё индивидуальное лицо. Поэтому должны быть не стёртые черты, а сочные и полноценные именно этой цивилизации. Христианство в Индии должно быть именно индийским, а христианство в России иметь свои формы, и все это закономерно. Пока существуют национальные отличия в психике, языке, культуре, должны быть и национальные Церкви. Но люди, по–видимому, не только этого не понимают, но считают, что их культурный ареал, их этнопсихология это и есть единственный эталон для всех».
Отец Александр как‑то привёл в пример сохранившиеся с раннехристианских времён богослужебные танцы в Эфиопии: «Эти архаические танцы напоминают ритуальные танцы с жезлами древних египетских жрецов, но это означает, что в них жив африканский дух! Другой пример — самобытные храмы на островах Тихого океана. В их стиле также много национального, традиционного, свойственного культуре Океании… Если мы посмотрим на африканские храмы, мы увидим там узоры, свойственные народной традиции африканцев, чёрные лики мадонн, изображения Христа из эбенового дерева. Индийские Церкви, напоминающие пагоды, изображения Христа, сидящего в позе лотоса — каждая культура, включая культуру индейцев Северной Америки и эскимосов, создаёт свой облик Церкви».
Но не только храмы, возведённые в различных частях света, представительствуют от имени христианской культуры. К этой культуре, по мысли батюшки, относятся богословы и поэты, музыканты и певцы, странники и сельские жители. Они очень разные и все они христиане.
А. Любак писал: «Церковь Христа, как полагали Святые Отцы, должна собрать все религиозные порывы человечества. Это значит, что интеграция, о которой идёт речь, содержит в себе два взаимосвязанных аспекта: во–первых, момент очищения, борьбы и даже уничтожения (ибо всякая религия в большей или меньшей степени заражена заблуждениями или злом), во–вторых, момент возвышения, усвоения, преображения. Символом этого может служить видение сухих костей у пророка Иезекииля: эти разбросанные и лишённые плоти части нельзя принять за какое‑то живое существо; только Дух, действующий в Церкви, способен собрать их, сложить и привести от смерти к жизни».
Климент Александрийский прибегает к подобному же сравнению: «Тот, кто собирает разрозненные части и восстанавливает совершенное единство Логоса, пусть ведает, что увидит истину неповреждённой» [114]. Отец Александр был одним из тех, кто восстанавливал единство Тела Христова и видел истину неповреждённой.
Для батюшки не существовало противоречия между национальной культурной идентификацией и вселенскостью Церкви. Более того, он говорил: «Культура не может развиваться в изоляции, это доказано всей историей» [115]. Он подчёркивал: «Только тот поэт, писатель становится национальным, который включает в себя весь мир, который открыт всему миру». Отец Александр приводил в пример Пушкина, который писал об итальянцах, о немцах и прочих, умея в них перевоплощаться. И напротив, «тот, кто замыкается в рамках национальной культуры, тот не является национальным писателем…»
Христианское творчество, упраздняя взаимную непроницаемость и эгоизм, во все времена способствовало объединению людей. Как писал В. Соловьев о смысле искусства: «Все находят себя в главном, и каждый — во всех других».
Разделение и отчуждение, по мысли отца Александра, носят этнопсихологический характер и начинают играть заметную роль тогда, когда веру подменяют культурой, т. е. путают содержимое сосуда с его формой.
Смысл национальных воплощений христианства заключается только в том, чтобы делать самобытным человеческое творчество. «Христианская религия, — замечал батюшка, — лежит в основе творчества и отдельных людей, и народов. А творчество народов есть великое призвание перед Богом. Творить может только определённый народ. Если цивилизация обезличивается, она перестаёт быть творческой. И поэтому в каждой культуре должно создаваться своё преломление христианства».
«На Западе, — говорил отец Александр, — возникла традиция простой, аскетичной Литургии — Мессы. Она очень древняя, очень лаконичная. Сегодня её служат уже только по традиции. После Второго Ватиканского Собора латинская служба исчезла, заменившись Литургией на национальных языках, но недаром и в средние века, и 200лет назад, в любом месте, где существовала Западная Церковь, человек слушал ту же самую латинскую Литургию, кем бы он ни был по происхождению — негром или эскимосом. Исполнялись даже одни и те же напевы. В этом был, конечно, элемент унификации, но он был важен для единства».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});