Еще помню, как один человек вернулся из тюрьмы и рассказывал Трофиму о тамошних нравах. „Тюрьма, — сказал Трофим, — это монастырь диавола. Все, как у нас, только наоборот; у нас учат смирению, а там — гордости“.
В ту пору мы с Трофимом чинили часы для братии и паломников, а запчастей не хватало. А я увидел у Трофима часы и говорю в шутку: „О, мне как раз такие на запчасти нужны! Отдай их мне“. Проходит день или два, и он приносит мне свои часы и говорит: „Я подумал и решил, а зачем мне они? В храме есть часы. Куда больше?“»
Рассказывает Татьяна Щекотова из Петербурга: «С Трофимом мы дружили, но обращался он со мной строго. Однажды я бухнулась на колени, увидев, что иеромонах в алтаре коленопреклоненно читает молитвы. Мирянам в это время земные поклоны делать не положено. И Трофим поднял меня с колен, сказав: „Ничего не делай неосознанно“.
В ту пору я коротко стриглась, ходила с непокрытой головой, а в храме набрасывала на голову капюшон. А Трофим подарил мне на праздник книги и нарядный белый платок с цветами. С тех пор и стала ходить в платочке. А после убийства иеромонах Павел сказал мне: „Смотри, не занашивай платок. Трофим его на мощах освящал“».
Автомеханик Николай Изотов, работавший тогда в Оптиной, рассказал: «Трофим был мой лучший друг. Рассказывать о нем можно часами, но приведу лишь один случай. Пришел я раз на работу злой — с женой поругались. Весна, у всех огороды распаханы, а я до восьми работал тогда в монастыре. Ну, когда мне тракториста искать?
Трофим увидел меня и спрашивает: „Что невеселый?“ Так и так, говорю, — жена на развод грозится подать. А Трофим успокаивает меня и говорит: „Мы сейчас возьмем благословение у отца эконома, и в обед мигом распашем твой огород“.
В обеденный перерыв он, действительно, быстро распахал мой огород на мини-тракторе. Жена довольна, а я тем более. Едем в монастырь, а Трофим спрашивает:
— Ты утреннее-то правило читаешь?
— Когда? — говорю, — некогда! С утра бегом на работу бегу.
— Ну, пятнадцать минут тебя не утянут!
С тех пор неопустителъно исполняю утреннее правило».
Из воспоминаний бывшего оптинского паломника-трудника, ныне настоятеля пустыни Спаса Нерукотворного в д. Клыкове игумена Михаила (Семенова): «Отец Трофим был для меня первым „живым монахом“, которого я увидел так близко, и я смотрел на него во все глаза. Я работал тогда по послушанию шофером, и нас с Трофимом послали в командировку в Липецк. Была зима, гололед. Мы везли железо, и машину с тяжелым грузом вело порой юзом. В этой поездке я дважды попал в аварию. Помню, съезжаем с горы, жму на все тормоза, а машина идет юзом и летит уже, вижу, в кювет. Все, думаю, смерть. И слышу, как крикнул Трофим: „Господи, помилуй!“ А только он вскрикнул, машина встала, как вкопанная. Вылез я из кабины и стою в шоке; смотрю, машина, зависла над обрывом и лишь одним колесом на шоссе стоит. Как не опрокинулись — непонятно. Я растерялся, а Трофим быстро разгрузил железо, чтобы машина не кренилась, и побежал в деревню за трактором.
Вытащили нас. Приезжаем в деревню, а там бабуля, по просьбе Трофима, уже чай вскипятила и принимает нас, как родных. Отогреваемся в тепле, а я дивлюсь на Трофима — как легко и хорошо у него все получается. Бабуле, а она бедно жила, припасы наши оставил, а она нам все: „Сынки, сынки!“ И приглашает еще приезжать. Понравился мне Трофим, а все же точит сомнение: да, но что же, думаю, в нем монашеского? Я ведь тогда монахов по книгам представлял этакими суровыми исихастами, не выпускающими четок из рук. А у Трофима я даже четок сперва не увидел. Думал, он просто сидит в кабине и молчит. И лишь позже обнаружил, что он всю дорогу молился, перебирая скрытно четки в рукаве.
Это тайное, не показное монашество инока Трофима я открыл для себя не сразу. А пока расскажу про вторую аварию. В городе нас снова потащило по гололеду, и я стукнул машину частника. Вмятина была небольшая, но денег заплатить за ремонт у нас не было. И частник сказал, что вызовет ГАИ, и меня лишат водительских прав. Мы везли тогда с собой на продажу коробки серебряных крестов. Трофим дал частнику сколько-то серебряных крестов. Тот, обрадовавшись, простил нас, а я расстроился: „Лучше бы, — говорю Трофиму, — у меня права отобрали, чем монастырское добро раздавать“. А он отвечает: „Брат, мы едем по послушанию, а лишат тебя прав — застрянем здесь. Послушание превыше всего“. И еще меня удивило — моих аварий Трофим „не заметил“. Он вообще никого не осуждал.
Привязался я после этой поездки к Трофиму и повадился ходить к нему чай пить. Но однажды Трофим это пресек: „Монах должен молиться, а не по кельям ходить. Раз пришел — значит, по делу“. Провожая меня на восстановление храма в деревню Клыкова, он сказал: „Не слишком увлекайся хозяйственной деятельностью. Наше дело — Богу молиться, а Господь по молитве все дает“».
Рассказывает рясофорная послушница Н-го монастыря: «В 12 лет я стала наркоманкой и два года скиталась с компанией хиппи по подвалам и чердакам. Это был ад. Я погибала. И когда в 14 лет я приехала в Оптину, то сидела уже „на игле“. Как же я полюбила Оптину и хотела жить чистой, иной жизнью! Но жить без наркотиков я уже не могла. Мне требовалось срочно достать „дозу“, и я уже садилась в автобус, уезжая из Оптиной, как дорогу мне преградил незнакомый инок. „Тебе отсюда нельзя уезжать“ — сказал он и вывел меня из автобуса. Это был инок Трофим.
Потом я два года жила в Оптиной, и каждые две недели пыталась отсюда бежать. А Трофим опять перехватывал меня у автобуса, убеждал, уговаривал, а я дерзила ему. Я уже знала: уехав из Оптиной, я не расстанусь с наркотиками, и впереди лишь скорая страшная смерть. Но вот непонятное, наверное, многим — наркоман не может жить в монастыре. В него вселяется бес и гонит из монастыря на погибель. Наркоман становится игралищем демонов и уже не владеет собой.
Я пыталась держаться, но стоило появиться кому-то из „наших“, как…! Мой батюшка был от меня в отчаянии: „Сколько можно? Опять?“ Это были такие адские муки, что я решила покончить с собой: Достала смертельную дозу наркотиков и, спрятавшись в развалинах Казанского храма, приготовила шприц, чтобы сделать укол. От смерти меня отделяли секунды, как в храм вдруг вошел инок Трофим. Я сразу спряталась, решив переждать, пока он уйдет. А он почему-то не уходил — молился, читал и искал что-то. И так продолжалось уже три часа! Когда он нашел меня, то сразу все понял, а я, сорвавшись, кричала ему: „Я устала Жить! Устала терпеть! Зачем ты торчишь тут уже три часа?!“ Трофим устроил меня тогда в больницу и выхаживал, как старший брат. До сих пор в ушах звучит его голос: „Терпи. Потерпи еще немножко. Ради Господа нашего еще потерпи“.
Исцеление шло долго и трудно, но оно все-таки произошло. Ему предшествовал один случай. Я уже долго жила, забыв о наркотиках, и радовалась — с прошлым покончено. Вдруг поздно вечером мне передали, что в лесу у озера остановились „наши“ и приглашают меня „на кайф“. И тут прежнее вспыхнуло с такой силой, что я, обезумев, побежала в лес. Вот загадка, для меня непонятная, — почему-то всегда в таких случаях дорогу мне преграждал Трофим. Он перехватил меня на дороге: „Куда бежишь ночью?“ — „Наши приехали, и я хочу их навестить“. — „Что — опять бесочки прихлопнули? Я пойду с тобой“. Чтобы отделаться от Трофима, я так грубо оскорбила его, что он, потупившись, молча ушел.
Бегу я к озеру по знакомой дорожке, и вдруг гроза, гром, молнии, темень. И я заблудилась в лесу. Ямы, коряги, я куда-то падаю и об одном уже в страхе молю: „Господи, прости и выведи к Оптиной!“ А тьма такая — и гром грохочет, что и не знаю, где монастырь.
Вернулась я в Оптину уже поздно ночью. Ворота были заперты. Но меня обжигала такая вина перед Трофимом, что я умолила меня пропустить. Смотрю, в храме свет, а там инок Трофим молится. Улыбнулся он мне усталой улыбкой: „Слава Богу, вернулась“. А я лишь прошу: „Трофим, прости меня Христа ради! Я больше не буду! Прости!!“