Читать интересную книгу «Козни врагов наших сокруши…»: Дневники - Никон Рождественский

Этот дневник был напечатан в “Колоколе” 22 октября. А 24 октября два князя-редактора ответили мне, каждый в своей газете. Ответы очень характерные не только для их авторов, но и для того общества, коего они являются представителями: настоящие римляне времен кесаря Августа или Тиверия! Не достает разве только римскаго патриотизма, а пантеон уже имеется…

Князь Мещерский в своем “Гражданине” уделил мне ровно 12 строк, из коих в 6-ти поучает меня “пещись об удовлетворении жгучих нужд Вологодской епархии и о врачевании многих ея ран и недугов, а не писать в уличных газетах (поздравляю почтенную редакцию “Колокола” с новым чином, пожалованным ей князем Мещерским!) и не давать места в сердце, чтоб ненавидеть и ругаться”, в остальных 6-ми строках уверяет читателей своего “Гражданина”, – благо они не читают “уличной газетки” “Колокол”, – будто мое обращение к нему “преисполнено злостью, ненавистью и ругательствами, вряд ли устам епископа приличествующими”. Таков мне княжеский ответ. На первое скажу, как ни трудно мне управлять моей обширной епархией, но моя же архиерейская совесть настойчиво требует ограждать моих пасомых, читающих издание князя – защитника капищ идольских, от соблазна, а потому я должен находить и на это время. На вторую выходку следовало бы почтительнейше просить его сиятельство перепечатать мою “отповедь” в “Гражданине”, чтобы его читатели могли воочию видеть: есть ли там “злость, ненависть и ругательства, устам епископа неприличествующия”? Но ведь это безполезно: для князя выгоднее скрыть от своих читателей то, что я писал в обличение ему, пусть-де они останутся в уверенности, что епископ Никон носит “в своем сердце злость, ненависть и ругательства”, что он “не уважает свой сан и его, князя, старость”… Мне остается просить моих читателей еще раз перечитать мою ему “отповедь” и помочь мне найти в ней “злость, ненависть и ругательства”. Я думал, что имею дело с мужем мудрым, а оказывается – нарушил правило премудраго Соломона (Притч. 9, 8).

Другой князь, редактор “С.-Петербургских Ведомостей”, уделяет мне 120 строк, на которыя позволю себе ответить также открытым письмом.

Ваше Сиятельство, милостивый государь!

Вам угодно было причислить меня к последователям Торквемады за то, что я горячо протестую от лица миллионов православных русских людей против постройки в царственном граде св. Петра идольскаго капища. Но ведь Торквемада проповедывал костры для инакомыслящих, а я еще не присуждал вас на костер: за что же такой строгий суд надо мною? Читая ваше открытое письмо, я сначала порадовался и хотел уже печатно просить у вас извинения в том, что с голоса многих газет обвинял вас в сборе пожертвований на капище: оказывается, вы считаете роль такого сборщика “дикою и невероятной”. Но то, в чем вы изволите сознаваться, что вы приглашены и, конечно, не отреклись быть членом комиссии по постройке идольскаго капища, с нашей православной точки зрения, еще более дико, невероятно – грешно. Ведь это с вашей стороны вклад в дело идолослужения, жертва уж и не деньгами, а своим трудом, своими, Богом вам данными способностями и силами… Простите, как архиерей, вопрошаю вас: какой же вы “верный сын нашей матери-Церкви”? Мне больно писать эти строки, ибо не вы один находите возможным в наше время совмещать служение Христу с служением идолопоклонству!.. Нет, князь, лучше бы, если бы ваши руки не касались этого нечистаго дела!

Прошу извинения, что я не назвал по имени того царевича, о коем упомянул в своей статье, полагая, что вам хорошо известно это имя, как изучавшему буддизм. Я разумел Будду, а не угодника Божия царевича Иоасафа, который жил спустя тысячу лет после Будды. Вероятно, вам пришла на память известная легенда из “отреченной”, непринятой Церковию литературы, в коей, действительно, представлена попытка переделать буддийския бредни на христианский лад. Но ведь преподобный Иоасаф ни малейшаго отношения к той легенде не имеет. Знаю, что у немцев существует стремление все жития святых Божиих обращать в легенды и сближать с языческими мифами, чтобы подорвать наше к ним уважение, но ведь мы – православные христиане и понимаем, но каким побуждениям это делается. Судите сами: ведь если Будда и царевич Иоасаф, угодник Божий, одно и то же лицо, то выходит, что наша Церковь празднует память Будды 19 ноября… Да не будет такой хулы на Церковь, Христову невесту непорочную!

Вот, князь, что хотелось мне сказать по поводу вашего открытаго ко мне письма. Уж слишком наболела на душе эта переоценка ценностей, эта постепенная подмена нашего искони православнаго миросозерцания разными суррогатами религиозных и нравственных понятий в духе религиознаго безразличия! И грешно нам, архипастырям, молчать в такое время, относиться ко всему этому безразлично, равнодушно. Может быть, по немощи нашей, иногда сорвется с пера и горькое, слишком горькое слово, но простите: в нашей совести грозно звучит слово Свидетеля вернаго и истиннаго, имеющаго очи, как пламень огненный, и в устах Своих обоюдуострый меч: “о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то низвергну тебя из уст Моих!” (Откр. 3, 15–16)…

Желаю вам милости Божией, ваш искренний доброхот,

Никон, епископ Вологодский и Тотемский.

25 октября 1910 г.

Примите, князь, мою благодарность за вашу деликатность: вы прислали мне № своей газеты, где напечатали мне ответ, чего, к сожалению, князь Мещерский не счел нужным сделать…

№ 43

Горе от пьянства и – о тщеславии

Недавно я писал в своем дневнике о великих скорбях пастырскаго служения в наше грешное время, говорил о том, что ныне добрый пастырь есть истинный крестоносец, не потому только, что носит крест на персях своих, но главным образом потому, что, подобясь великому Крестоносцу всемирному Господу Иисусу, состраждет Ему скорбями своего служения, сораспинается с Ним на своем кресте, терпя поношение от врагов Его Церкви святой. Не падайте духом, добрые пастыри! Мужайтесь! С вами Христос! Он не покинет верных Ему соработников Своих. Он и силы подаст, и дух укрепит, и сердце в скорбях ваших утешит тою несказанною радостию, которой не ведает мир, которою радуются небожители, которой никто-никто не отнимет у вас!

Но что сказать тем пастырям, которые забывают свой долг, которые блазнят верующих своих же пасомых, которые предаются тем же порокам, коими заражены их пасомые? А немало и таких пастырей, и какую же великую скорбь причиняют они своим архипастырям! Думаю ли они об этом? Знают ли?..

Освящал я недавно храм в такой местности, где пьяное буйство доходит до тех ужасных проявлений – даже больше, – чем какия описаны в книге Родионова “Наше Преступление”. У г. Родионова пьяные парни мстят своему односельчанину за то, что он богаче их живет, что не разделяет с ними компаний, за то, что он лучше их… А здесь убивают людей ни за что, ни про что, так себе, из молодечества, из-за какого-то безумнаго рыцарства, из желания показать, что “любуйтесь-де на меня: вот я каков – ничего не боюсь, на все-де готов!.. Отца родного не пожалею, коли встретится!” И не жалеют: побьется пьяный парень “о заклад” с буйными товарищами, что перваго встречнаго убьет, и выходит с финским ножом, и если встретит отца родного, то и его не щадит: “смотрите-де, я не трус!”… Бывали случаи.

Понятно, что в таких местностях и пастырям нужно быть постоянно на страже: редкий праздник проходит без убийств. Исправник говорил мне, что за полгода в этом краю, в трех-четырех волостях, было до 56 убийств! В том селе, где я служил на сей раз, лет 30 назад убит был даже священник за то, что боролся с пьянством. И надо сказать правду: духовенство в этих местах старается быть на высоте своего положения. Но, к сожалению, не все священники таковы. И вот эти-то исключения и служат великим соблазном для народа.

Накануне освящения храма я хотел посетить местную больницу. Но мне сказали, что там больных нет, а только раненые. – Какие же раненые? – спросил я. Отвечают: недавно был праздник, была обычная здесь поножовщина, и в больницу привезли несколько молодцов израненных. Больно мне стало, и я решил за всенощной сказать слово сильнаго обличения этому дикому обычаю. Говорил я горячо, обращался к совести христианской, грозил судом Божиим, стыдил, указывал на вред пьянства, на безчеловечие буйнаго обычая, просил, умолял бороться с этим злом всеми мерами, советовал образовать общество трезвости и виновным грозил строгими епитимиями. Женщины плакали, мужчины стояли, повесив головы, а иные вздыхали. Видно было, что народ сознает свою вину. Я указывал им на благодать Божию, которая всегда готова на помощь грешникам, когда они каются, указывал средства укрепить свою слабую волю в борьбе с пьянством и буйством. Когда я кончил, послышались слова благодарности: “Спасибо тебе, владыко, спасибо, родной!” В праздник, имея в виду, что не все были за всенощной, не все меня слышали, я в своем слове снова повторил главныя мысли вчерашней беседы, а потом просил почтеннаго волостнаго старшину посодействовать духовенству в борьбе со злом. Надо было действовать быстро, чтобы не прошло доброе впечатление моих увещаний. Народ, слава Богу, еще чтит своих архипастырей, и наше слово, хотя оно и не всегда жжет сердце, ложится на душу простаго человека добрым семенем. И я имел утешение потом получить от одного из священников извещение, что как в дни освящения храма, так и следующий за ними храмовой праздник не было прежних буйств, не было ни одного убийства, а скоро затем узнал, что и возникло и общество трезвости. Оставалось радоваться и благодарить Бога. Но, видно, и сатана не дремлет в таких случаях. И он причинил мне тяжкую скорбь, какой я не ожидал. Прошел месяц после моего посещения, и я получаю от общества трезвости донос, что один из священников, дав обет воздержания, успел уже трижды нарушить его в приходе и притом публично… Даже у постели больнаго, при напутствовании его, не воздержался… Глубоко огорчило меня это известие: соблазнителя и нарушителя своего обета я тотчас же запретил в свяшеннослужении и назначил следствие, дабы дать пример строгаго отношения к таким слабым иереям. А трезвенникам послал нижеследующее архипастырское наставление: