Одевшись, она поспешила за близнецами туда, где ждал ее Брус, так Энни назвала своего коня. Но, занеся уже ногу в стремя, она вдруг снова опустила ее на землю и побежала в дом. Найдя в кармане кафтана, который она носила по будням, медальон с портретом Ангуса, Энни повесила его на шею и вернулась к коню.
Втроем они направились туда, где поджидали их Макгиливрей и другие вожди клана. Поле быстро заполнялось людьми, строившимися в боевом порядке. Шестидесятисемилетний лорд Питслигоу, увидев Энни, приветливо поднял руку. Помахал ей рукой и молодой граф Мюррей со своим отрядом гусар, выделявшихся среди других меховыми шапками и черными крестами на плащах. Отряд лорда Элчо, состоявший из очень знатных и богатых людей в красно-синих мундирах на холеных как на подбор жеребцах, смотрелся так, словно шел не в сражение, а на парад. Большинство же шотландцев были облачены в килты и грубые, но теплые куртки. На шлемах — эмблема клана. Перед каждым отрядом — волынщик, наигрывавший гимн клана, вселяя боевой дух в товарищей. Сегодня эти простые, ничем не примечательные до сих пор люди должны были на века войти в историю.
Сердце Энни зашлось от радости, когда, поднявшись на последний пригорок, они увидели отряд их клана, поджидавший своего бесстрашного и прекрасного полковника. Увидев Энни, горцы приветствовали ее таким дружным «Ура!», что заглушили даже пронзительные звуки волынки. Некоторым из них суждено было сегодня погибнуть, другим — на всю жизнь остаться немощными калеками, но все они, казалось, шли в бой как на праздник.
Макгиливрей, улыбавшийся так же широко, был, разумеется, на коне, во главе своих людей. Повседневный шерстяной кафтан он сменил на изысканный шелковый, ботинки — на сапоги на оленьем меху. На голове — медный шлем с белой кокардой Стюартов, за спиной — боевой топорик, который в умелых руках Джона мог быть в сто раз опаснее, чем многочисленные пистолеты, которыми были увешаны его бока. Отсалютовав Энни, Джон улыбнулся еще шире.
— Рад видеть тебя, Энни. Лорд Джордж хотел, чтобы ты ехала с принцем, но я настоял, чтобы ты была с нами, со своими людьми. Я был прав?
— Разумеется, — кивнула она.
По рядам бойцов снова прошел восторженный гул. Сморгнув навернувшиеся на глаза слезы, Энни пришпорила верного Бруса, чтобы занять свое место во главе отряда. Умное животное, словно понимая, какой важный сегодня день, несло свою всадницу легко, торжественно. В отличие от большинства лошадей, пугавшихся пестрого скопления народа и пронзительного гула волынок, Брус был спокоен и ни разу не оступился.
Сделав последний глоток, Адриенна де Буль поставила чашку на стол. Уоршем, бесцеремонно наклонившись к ней, слизнул с ее губ следы шоколада. Майор понятия не имел, который шел час, за окном стояла какая-то неопределенно-серая мгла. В окно стучал ветер, сыпал мокрый снег. Голова у Уоршема была такой тяжелой, словно он накануне осушил как минимум бочку спиртного, хотя майор готов был поклясться, что на самом деле количество выпитого не превышало двух-трех бокалов легкого вина.
Уоршем в сотый раз коснулся роскошного тела мадемуазель де Буль, словно недоумевая, почему такая красотка из толпы офицеров выбрала именно его. Адриенна отвечала ему поцелуем, и майор решил, что все остальные дела, какими бы они ни были важными, подождут.
В соседней комнате — роскошной спальне со стенами, обитыми изысканным батистом, — майор Гамильтон Гарнер, прохрипел что-то нечленораздельное в облеванную подушку. Женщина, лежавшая рядом с ним, осторожно выбралась из кровати, стараясь не разбудить его.
Она сама виновата, что ночь получилась такой мерзкой! Никто не заставлял ее ложиться с этим типом в постель. Но во время банкета этот блестящий офицер был так галантен и остроумен, осыпал ее такими изысканными комплиментами, от которых кружилась голова… Кто же мог знать, что в конце концов он напьется хуже свиньи?
Женщина снова посмотрела на Гарнера. Тот снова прохрипел что-то неразборчивое — похоже, грозил чем-то воображаемому врагу. Сделав презрительный жест и ругаясь себе под нос, женщина покинула спальню.
В гостиной недавно проснувшийся генерал Хоули, задрав ноги на стол, давал своему адъютанту распоряжения относительно начинавшегося дня. Голова у генерала раскалывалась, во рту стоял какой-то странный вкус, который не смогли перебить даже несколько чашек шоколада, мысли мешались, и, казалось, он диктовал адъютанту что-то несуразное…
— Постельное белье, — говорил он, — я беру себе. Распорядитесь, чтобы все было как следует постирано и выглажено. Кстати, здесь, во дворце, как я успел обратить внимание, неплохая библиотека, я, пожалуй, возьму ее. Нужно только проследить, чтобы книги не пострадали при перевозке. Что еще, дай Бог памяти?.. А, да, в моей спальне на камине симпатичные часики, и китайская ширмочка тоже ничего… А сервиз этот, — он кинул взгляд на буфет, где стоял набор изысканной фарфоровой посуды, — я, пожалуй, подарю жене брата, она, кажется, любит подобные вещички. И проверьте как следует погреба: говядину, сахар, ветчину… Э, да что там, — он махнул рукой, — берите все, леди Килмарнок не обидится…
Леди Килмарнок была хозяйкой дворца, где «гостил» сейчас генерал.
— А что пообещать ей в качестве компенсации? — поинтересовался адъютант.
— За компенсацией пусть обращается в суд! — фыркнул Хоули. — Пусть скажет спасибо, что мы вообще не конфисковали все ее имущество подчистую! Пускай не врет, что муженек ее уехал по делам — у меня есть веские основания подозревать, что на самом деле ее благоверный сейчас в армии самозванца. Так что пусть эта дамочка помалкивает, если ей дорога ее шкура! Кстати, эти занавески тоже не мешало бы прихватить…
— Хорошо, я распоряжусь, сэр.
В дверях гостиной раздался легкий женский смешок, и Хоули поспешил скинуть ноги со стола и вытянуться по струнке, приветствуя свою хозяйку — молодую, привлекательную, всегда смешливую даму, державшуюся одинаково непринужденно с господами и слугами. В ответ леди Килмарнок сделала реверанс.
Если леди Килмарнок и имела основание опасаться, что после таких гостей дом ее будет обчищен до нитки, то за честь свою могла не бояться — вряд ли Хоули, отменно некрасивый мужчина лет шестидесяти, станет приставать к ней с непристойными предложениями.
Хоули, начавший свою военную карьеру в 1694 году, почти всю жизнь провел в действующей армии и так и не обзавелся семьей.
— Доброе утро, сэр! — пропела хозяйка. — Бог ты мой, неужели уже почти двенадцать? Что-то вы сегодня припозднились, генерал… Спали, я надеюсь, хорошо?
— Честно говоря, — Хоули почесал в затылке, — хоть убей, ничего не помню: и как заснул, и хорошо ли спал… Голова словно котел! И что самое странное — похоже, не на меня одного напала подобная сонливость… С чего бы это?