на него закричали, но он ухом не повел, а за ним проследовал я сквозь веселый и пьяный строй.
Бывшие выпускники, сыновья и отцы, толпились на тротуаре, раскрасневшись от выпитого в честь встречи. В лисьих шубах и енотовых шапках, они заполнили все крыльцо гостиницы и ступени лестницы, они приветствовали нас, или подшучивали над нами, или просто размахивали вымпелами на древках.
Внутри — мне пришлось дождаться, пока запотевшие очки прояснеют и я сумею хоть что-нибудь разглядеть, — нам открылось фойе во всей своей рождественской красе, на разномастных потертых викторианских диванчиках парочки, сами похожие на старинные безделушки, пили грог из высоких кружек.
Одна пара играла в шашки разрозненными шахматными фигурами, другая, уютно устроившись в книжном уголке, листала книги по этикету и сексуальной гигиене, показывала друг другу фразы и смеялась.
Нетаньяху встал в очередь у стойки регистрации, я отошел к камину: пусть сам выясняет, в каком номере его жена и дети.
Очередь двигалась медленно, потому что женщина за стойкой была одна и у каждого постояльца, видимо, возникли проблемы, вдобавок все были подшофе.
Историю гостиницы, упомянутой не в одном федеральном и местном реестре, излагали каллиграфическим почерком и на листе веленевой бумаги, висевшем над камином, и на обороте ресторанных меню, и — в сокращенной форме — на спичечных коробках, которые раздавали в баре, и я решил упомянуть об этом в разговоре. Сойдет за нейтральную тему: здесь Вашингтон считал овец, примерно в этом духе.
Над листом с историей гостиницы маячило облезлое чучело вороны — обивка лезла наружу, — видимо, символ нашего колледжа в таскидермированном обличье, хотя, по-моему, это все же был ворон.
Он застыл в хриплом жалобном крике, неловко раззявив алый клюв.
Но голос, который я слышал, принадлежал Нетаньяху — его гортанную речь не перепутаешь ни с чем; он крутил головой, высматривал, где я. Меня так и подмывало юркнуть в висящий чулок для подарков, но Нетаньяху нашел меня взглядом, и я направился к нему. Посредник. Заступник.
— Эта леди, — сказал он, — не может найти бронь.
— Нетаньяху? — произнес я по слогам, оттеснив его в сторону.
— А, теперь поняла, — ответила она. — Вы, должно быть, муж Эдит, профессор… А вы, — сказала она Нетаньяху, — должно быть, другой профессор… — Она вновь повернулась ко мне: — Я не разобрала фамилию, когда он назвал ее. Я поняла, когда ее сказали вы, а когда он — не поняла. День выдался напряженный.
— Ничего страшного.
— Значит, все в порядке, вам не о чем волноваться, профессор Блум, денег с вас не возьмут.
— С меня не возьмут денег? Вы о чем?
— С вашего колледжа. Но, наверное, вам нужно будет предъявить какое-то подтверждение?
— Подтверждение чего?
— Что бронь отменена.
— То есть как отменена? — спросил Нетаньяху. — Кем?
— Не мной. Или не мною?
— Это какой-то абсурд.
Женщина была пожилая, простуженная, с перманентом на седых волосах, губы ее дрожали.
— Вы из библиотеки? — уточнил я.
— Миссис Марл, — ответила она.
— Да. Миссис Марл из библиотеки. Эдит часто о вас рассказывает.
— Эдит часто обо мне рассказывает, но не сказала вам, что отменила бронь?
— Она ничего не отменяла.
— Или не она, а эта злобная иностранка.
— Я не знаю, что случилось. Значит, придется нам забронировать другой номер.
— Боюсь, это невозможно, профессор Блум. Мы уже сдали матч из-за номера… то есть мы уже сдали номер из-за матча…
— Из-за матча?
— Разве вы не следите за программой соревнований? Мы играем с Йотой. Или Йота играет с нами?
— Ясно.
— Йота — наш главный соперник. Мой племянник, Клаймер, наш полузащитник.
— Ясно.
— Дэвис Клаймер.
— Я знаю.
— Футбол.
Очередь заворчала, кисло дыша выпитым. О мою ногу потерлась полосатая кошка и тут же кинулась прочь от лая стоящего за нами мопса на поводке.
— Я пыталась им как-то помочь, — продолжала миссис Марл. — Эдит и той злобной иностранке с акцентом, — она неодобрительно взглянула на Нетаньяху. — Но, как я и пыталась объяснить Эдит, свободных номеров попросту не осталось, ни двойных, ни со смежными комнатами, вообще никаких, а теперь занят и тот одноместный номер с двуспальной кроватью, который вы заказывали изначально.
— Потому что наша футбольная команда играет с Йотой.
— Свободных мест не осталось. Ни одного.
— Ни одного номера во всей гостинице.
— Ни единого… но лучше поговорите с женой, профессор Блум, кажется, она в баре, вместе с этой злобной иностранкой с акцентом.
Нетаньяху уже пробирался через фойе, натыкаясь на футбольных болельщиков, я устремился за ним и через вращающиеся двери вошел в сырой и теплый гул бара, посередине которого располагалась квадратная стойка из полированного вишневого дерева, с медными поручнями.
Нарядные Эдит с Цилей сидели напротив входа, перед ними стояли бокалы. Нетаньяху сперва попытался подвинуть женщин, потом втиснуться между ними, но у стойки толпился народ и двигаться было некуда.
Заметив меня, Эдит встала, уступая свой табурет, обошла вокруг стойки и потащила меня за собой к уборным. Прислонилась с бокалом в руке к сигаретному автомату, прислонилась и наклонилась, уворачиваясь от моих объятий.
— Эдит, что случилось?
— Руб, эти люди невыносимы. Ты не поверишь.
— Я не могу поверить, что ты пьешь. Ты уже пьяная.
— Совсем чуть-чуть. Мне было нужно.
Я потянулся к ее бокалу, но она не отдала его, поднесла к моему рту, чтобы я пригубил. Мартини, на дне оливка, точно незрячий глаз.
— Что за история с бронью? Ты ее отменила?
Мимо нас в уборную протопали крепкие спортсмены. Я прижался к Эдит, пропуская их, но она отпихнула меня локтем.
— Я позвонила, чтобы забронировать еще один номер, миссис Марл ответила, что все занято, я попросила ее подождать, сообщила об этом Циле, та вырвала у меня трубку, принялась угрожать миссис Марл, чтобы та все-таки нашла им номер, ничего не вышло, тогда Циля закричала, что вообще не желает останавливаться в этом клоповнике… и велела миссис Марл отменить бронь — точнее, она заявила: засуньте свой номер себе в туш… хотя, если честно, она сказала тухес[106], повесила трубку и сообщила мне, что они переночуют у нас.
— Что?
— Такая наглость. Даже не спросила — поставила перед фактом. Она уже все решила. Прошлась по дому, диктуя свои условия. Они с мужем разместятся внизу, сказала она, а дети поспят на полу в твоем кабинете. Решено, — Эдит со стуком поставила бокал на сигаретный автомат, — и всё тут.
— И всё тут.
— Вот я и злюсь… точнее, пью, чтобы не разозлиться еще больше. Она по-своему удивительная женщина. Такая стервозная сила. Может, я ей завидую. Но если, чтобы быть сильной, надо