— Поздравляю! — шепнула она в самое Олино ухо, подавая семечки.
— Спасибо.
Появилось вдруг какое-то странное чувство: вались на нее хоть все небо, хоть разом, всей громадой, хоть черепками, — она, вопреки всему, будет праздновать: предастся отдыху, мечтам, воспоминаниям. У нее все есть для праздника: время, десять отсыревших семечек, болотная вода, в которой они сидят. Да вот и еще один подарок — Руфа подарила обойму патронов. Что еще надо? Полное летное счастье...
Она понимала, что надо гнать мысли об их отчаянном положении, а то не хватит мужества идти. Надо заставить себя вспоминать все самое счастливое, что было в ее жизни, чтобы удесятерить волю к борьбе. И она стала вспоминать годы учебы в Тамбовской летной школе, своих товарищей, книги, которые она любила... Руфу заставляла рассказывать ей о Московском университете, о студенческих вечерах, об отчаянных спорах о природе подвига, о возможностях человека...
Потом они задремали. Наступившие сумерки заставили их подумать о дальнейшем пути. А сил не было. У Ольги гудела голова. Поташнивало. Ноги уже не слушались, но усилием воли они заставляли их двигаться. Пробирались сквозь колючий кустарник, через овраг, противотанковый ров, через кучи сваленных деревьев, «форсировали» два ручья. К рассвету подползли к какому-то рву. Повернув голову вправо, Ольга увидела трех человек. Что это? Мираж? Нет, то были свои! Только ночью наши отбили эту позицию у врага. Девчат накормили перловкой. От отдыха летчицы отказались: скорее в полк!
И вот они, грязные, уставшие, бредут среди своих, боясь расплакаться на глазах у всех. На резкое «Уйдите!» никто не обиделся...
* * *
Одно за другим всплывали в моей памяти события из Ольгиной жизни, а их было немало. Генерал меж тем, не выпуская из рук фотографию Санфировой, все говорил мне о своей любви.
Я молча слушала и удивлялась: вдруг открыть сокровенные тайны своей жизни почти чужому человеку...
Самая долгая ночь
«20 декабря 1944 г. — 9 полетов — 9.45 ч. Бомбили по артточкам в р-не Макув, Модлин, Насельск. Сбросили 1759 кг бомб. Подавлен огонь 2 артточек, 4 сильных взрыва. Подтверждают Юшина, Попова, Амосова.
2 полета — 3.75 ч. — розыск невернувшегося самолета в прифронтовой полосе.
...Объявлена благодарность командования за отлично выполненное задание...»
— Высокочтимые леди! — С шутовским поклоном в комнату вбежала запыхавшаяся дежурная по части Полина Ульянова. — Салон модных причесок а-ля Баран открыт.
Полусонные девчонки с трудом отдирали головы от подушек. Последние ночи летали в трудных погодных условиях, да и стреляли за линией фронта изрядно.
— Спешите! Спешите записаться! — тормошила летчиц Полинка.
— Ты что? — хрипло проворчала я. — Чокнулась? Дай еще минутку поспать. Сумасшедшая...
— Да вставай же, соня! — Полина стащила с меня одеяло. — Парикмахерша приехала. С примусом. И еще какую-то адскую машинку привезла для паровой завивки.
Что это? Глупая шутка? Да нет, это умно придумали. Хоть чем-нибудь снять нервное напряжение. Я мигом вскочила:
— Чур, я первая!
— Нет я...
— Я!..
Одна за другой летчицы стряхивали с себя сонное оцепенение.
— Сегодня успею только я, — сказала Полина. — Сразу же после наряда отправлюсь. Встречать вас с полетов буду красоткой.
Но увы! Объявили срочно всем собраться на экстренное партийно-комсомольское собрание, где сообщили, что в эту ночь надо сделать максимальное количество вылетов. Желательно пойти на задание и тем, кто сменился с наряда.
Я ехидно поглядела на Полину: накрылась прическа! Та пожала плечами. Конечно, она могла и не лететь. Никто не мог ее неволить. Сутки человек нес дежурство по части. Однако такая мысль вряд ли пришла ей в голову.
— Эх, черт, без прически полечу! — шепнула она.
Полина производила на меня впечатление самой здоровой девчонки во всей эскадрилье. С ее лица не сходило выражение благодушия. Даже если порой ей бывало очень трудно, все равно ее не покидало выражение сосредоточенности и довольства, выражение покоя и мира. Глядя на ее всегда загнутые ресницы, тщательно выщипанные брови, трудно было подумать, что она собирается на ответственное боевое задание. Она любое дело выполняла легко, словно играючи.
— Слышь? — толкнула Полина меня в бок. — А может, все-таки успеем к парикмахерше сбегать?
— Не-ет. На бумажки накручусь.
— Я с тобой сбегаю, — сказала Лида Лаврентьева.
Командир строго поглядела в нашу сторону. Мы умолкли, стараясь настроиться на серьезный лад. Нам казалось, что о войне мы знаем уже все, хотя на самом деле о многом не имели четкого представления.
— Сегодня мы должны выжать из себя, может быть, даже невозможное, — сказала Рачкевич. — Давайте вместе подсчитаем все минутки. Так, чтобы сделать с подскока по пятнадцать-шестнадцать вылетов, а с основного по восемь-девять.
Такое разделение полка давало наибольшую эффективность в работе. Особенно с подскока, небольшой рабочей площадки в восьми километрах от линии фронта, то есть в трех минутах лёта.
Условия для полетов с подскока были сложнее, чем с основного. Близость от линии боевого соприкосновения не позволяла пользоваться при посадке подсветкой ракет или посадочным прожектором. Ночной старт состоял из трех фонарей, прикрытых створками. Они еле светились только со стороны посадки. Длина рабочей площадки составляла сто пятьдесят — двести, а ширина пятнадцать-двадцать метров. Не то что посадить самолет, но и разыскать такой старт трудно. Штурману было не легче, чем летчику. Ни на миг ослабить внимания нельзя: ни при взлете, ни при посадке, ни при подходе... В случае необходимости штурману приходилось подсказывать пилоту о сохранении направления при взлете и при посадке. Хорошо, если погода тебе помогает. Но все последние ночи летали на нервах. Облака прямо увязали в лесной чащобе над головой. Казалось, до них рукой подать — так низко. В воздухе черт-те что — не туман и не дождь. Временами сыплет снег.
— Погода сегодня неблагоприятная на всю ночь, — что называется утешила нас командир полка. — Но вопрос «лететь — не лететь» дискутировать не будем. Большая авиация действовать не может. Надежда на нас...
Мы звали, что на наревском плацдарме положение тяжелое. Гитлеровцы, меняя направление ударов, пытались прорваться к реке. Говорили, что артиллеристам приходится отражать до шестнадцати атак в день. Район Макува, куда в основном нам нужно было направить бомбовый удар, располагался между двумя нашими плацдармами. Там было сосредоточено много танков противника, артиллерии и пехоты. Силы были не равны. Фашисты держали под прицелом наши переправы на Нареве, препятствуя сосредоточению на плацдарме сил, способных сокрушить фашистские укрепления.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});