забрал валета, он же в руки шел, с ума сойти. Двадцать очков упустили мужики — такое бывает нечасто. Жизнь — суровая штука.
Томас любил карточную игру, потому что вообще радовался чужой беде; и чужому проигрышу радовался больше, чем выигрышу, а если изредка сам затевал партийку в холдем, то, помимо выигрыша, радовался еще и тому, как проигравшие бедолаги жалостно расстаются с деньгами. Теперь, когда все играли онлайн, люди ходили в кафе все реже и реже, но Томас мог по-прежнему рассчитывать на постоянных клиентов: «Рыбалка» была единственным баром в округе, ни в одном из близлежащих городков распивочной не сохранилось. Маяк посреди равнины, говорил Томас, а мэр Мар-сьяль Пувро гоголем ходил среди коллег из соседних деревушек: у нас есть целый Бар-Табак-«Ры-балка»; и на самом деле вся округа радовалась, что сюда можно прийти и заполнить таблицу лотереи, попивая блан-кассис или вино, купить опарышей и красную, желтую, зеленую или белую прикормку «Мистик» (Mystic™) в тюбиках наподобие тюбиков с клеем, или приманку «Дюдюль» (Dudule™) в разноцветных пакетиках (на краю желтого пластикового прилавка еще осталась наклейка времен отца жирного Томаса, строго наказывавшая посетителям: «Бери на свиданье презерватив — ходи на рыбалку, „Дюдюль“ прикупив»), или садки ловить раков или держать в прохладе наживку, всякие удочки, лески, блесны, грузила — словом, все необходимое для любителей мутить воду. Томас не убирал товары для рыболовства, хотя дохода они почти не приносили, ибо сам был большим поклонником рыбал ки внахлест, по крайней мере, любил ее не меньше, чем карты; и каждое воскресенье ставил две три удочки на речке Севро, недалеко от Манье, где держал домик, — днем клевала плотва, уклейки и линь, а вечером, когда река темнеет, на свежего живца — судак; Томас вполне мог считаться мастером, он знал не только течение Севра и все его извивы, но и все водоемы, каналы, заводи и протоки болота.
Пако оставил десятку и, страдальчески морщась, выкинул бубновую даму; Томас также понял опасность, пас — и десятку на следующем круге сожрет туз; Патарен действительно покрыл королеву своим королем и широкой улыбкой — и тут же пошел с бубнового туза: если Режис не побьет козырем, то это Березина, подумал Томас; он оперся ладонями на стойку, чтобы лучше видеть. А вот и Березина: у Режиса восемь бубей, и он бить не может, и не мог бы побить вообще, потому что он без козырей, — будь у него козыри или туз, он бы никогда, ни в жизни не пошел с бубей и не устроил бы партнеру такую засаду. Пако был Наполеоном, невозмутимо смотревшим, как счет на коврике растет, будто триппер среди семинаристов; но беда не приходит одна, и Алену удалось скинуть своего пикового туза, переведя ход на своего партнера и начальника. Томас, добрая душа, не удержался и крикнул: тридцать два очка на одной взятке, не хухры-мухры! Берешь с вальта — одна маета! И хотя Пако знал, что, имея на руках девятку и восьмерку пик, он будет вынужден взять, он также понимал — совсем как Наполеон в Москве, — что у партнера, как говорится, расклад дерьмовый: иначе Режис сам бы взял пикового валета. Непонятно только, с чего Ален решил не заграбастать валета сам; скорее всего, потому что тот пиковый туз пришел ему уже после, а Режис был первым на раздаче и надеялся, что этот самый туз вместе с кучей других козырей рано или поздно к нему придет, — совершенно зря надеялся, как оказалось. Режис понимал, что придется как-то завершать круг, сдавая в масть и стараясь отыграть (отлить, как они грубовато шутили) несколько очков, которые он набрал на козырях Пако, и досадовал, что впервые за долгую карьеру игрока упустил двести валетов, увели буквально из-под носа. Но эта партия была без конвенций, до пятисот очков, по 50 центов за итоговое очко, и, проиграв первый тур, они уступали 140 к 22, то бишь продули по 20 евро каждый. Режис в этой русской кампании как бы играл роль маршала Нея. Князь Москворецкий смотрел в лицо Наполеона хмуро и обреченно.
После взятки с хода десятки бубей Пако едва не плачет — надежда на капо рухнула
Итак, Ален взял козырем и теперь ему ходить — он идет с туза треф, Пако скидывает свою мелочь, кряхтя, как роженица, он еще надеется, что не все козыри окажутся в одной руке. Если у Патарена козырной марьяж, то это уже не Березина, а целое Ватерлоо. Вот трефовая десятка — Режис жертвует валетом. Ален секунду колеблется, потом играет мелкую черву, и, как нарочно, у Патарена туз той же масти. Режис с отвращением шлепает червовую семерку.
Середина партии, а у Пако ни одной взятки, хотя он думал, что заберет все.
* * *
Первый звук, запечатленный в памяти Патарена, — визг свиньи, которую режут, и первый запах — вонь обжигаемой паяльником щетины. Колбасник Патарен — сын колбасника Патарена, а тот — сын свинаря Патарена, и все иэ поколения в поколение забивали и расчленяли, пока дотошное законодательство не запретило спускать поросятам кровь на заднем дворе, подвесив их за ноги к тракторной вилке; так что ремесло сильно изменилось; Пата-рен по-прежнему готовил сосиски и паштеты, рийеты и фарши, но из свиней соседнего района — Гатина, которых доставляли в рефрижераторах четвертями туши; а он разъезжал по округе на своем фургончике — день у себя в Пьер-Сен-Кристофе, день в Кулонже, день в Партене, день в Кулоне, день в Шамденье или Шерво. Передвижная лавка Патарена была украшена его гербом, который он описывал так: серебряное поле с двумя хряками, стоящими нос к носу, на арке зеленого цвета с именем Патарена-младшего, который славился во всем Нижнем Пуату отличным качеством своей продукции — зельца или жареных цыплят, чей янтарный сок стекал на аппетитную жирную картошку. Патарен радовался, что приобрел этот дровяной гриль, чей аромат привлекал зевак не меньше, чем сам перевозивший его автомобиль — новенький, сверкающий, шикарный. Патарен играл в белот с юности, часто с теми же партнерами; охотно принимал участие в соревнованиях, о которых узнавал в ходе поездок по департаменту Де-Севр. Он бы сильно удивился, узнав, что по смерти перевоплотится в серого гуся; что ежегодно осенью он будет преодолевать широкими взмахами крыльев тысячи километров, прилетая зимовать из родной Польши — на Болота и на соленые луга Эгильонского залива. Патарен, естественно, не подозревал и о том, что на