Иду по линии вала позади стрелковых шеренг. Восемьдесят московских дружинников уже стоят на левом фланге под командой своего воеводы, еще столько же на правом под рукой Калиды. Своими стрелками командует Соболь. У меня в резерве еще сорок московских кметей, два десятка стрелков с ручными гранатами, две баллисты и ракетная установка.
Каждому командиру дана полная свобода действий, потому как я понимаю, что очень скоро начнется такая свалка, что ждать приказа будет некогда. У всех только одна генеральная установка — не пропустить врага.
Передовая ордынская сотня уже вышла к берегу. Видя защитный вал на другой стороне, степняки не торопятся лезть в воду. Вытащив луки, они начинают засыпать нас стрелами. Мы не отвечаем, хотя до передних из них сейчас не больше восьмидесяти шагов и всю сотню можно нарыть одним залпом.
Соболь кидает взгляд в мою сторону, и я одобрительно киваю, мол все правильно делаешь, не торопись!
К реке подходят все новые и новые сотни, но и они не бросаются на штурм. Уплотнившись на ста метрах открытого пространства, ордынцы пытаются завалить нас стрелами. Пошли уже первые раненые, и я решаю, что пора. Показываю расчету ракетчиков на бунчук в центре степного войска.
— Наводите туда, авось достанем ихнего царевича!
Щелкнула зажигалка, и, зашипев, побежал искрящийся огонек запала. Вспышка пороха в пусковой камере, и все вокруг окуталось едким, вонючим дымом. Долю мгновения ракета еще лежит в клубах дыма, словно бы раздумывая лететь или нет, а потом выпустив сноп огня все-таки взмывает в воздух.
Оставляя черный дымовым хвост, она рисует высокую дугу, и я с интересом слежу за ее полетом.
'Неужто попадем! — Все еще не веря, прикидываю траекторию ее движения, но в последний момент досадливо морщусь. Идущий к назначенной цели снаряд в последний момент запетлял и, начав заваливаться в право, жахнул над головами ордынцев шагах в пятидесяти от бунчука.
На ошалело замерших степняков посыпался смертоносный дождь, и в тот же миг застучали отбойники баллист. Тяжелые заряды прочертили небо и жахнули прямо в противоположную береговую полосу. Глухо бухнули разрывы, и по песку растеклась полоса пламени. Тут же загрохотали громобои, затренькали арбалеты, и убойный смерч из болтов и картечи обрушился на ошалелых всадников.
Орда бросилась в стороны, пытаясь вырваться из-под обстрела, а противоположный берег напрочь утонул в густой дымовой пелене. Что там творится увидеть уже невозможно, но дикое ржание лошадей и отчаянные вопли говорят о том, что сюрприз удался на славу.
Через пару минут дым начал рассеиваться, открывая апокалиптическую картину. Весь берег завален трупами лошадей и людей. Предсмертные хрипы животных и вопли раненых лишь еще больше добавляют жутковатой реальности.
Засмотревшись, чуть не вздрагиваю, услышав голос Калиды.
— Не менее сотни положили! Теперь задумаются, прежде чем снова сунуться.
Вижу, что Калида прав. Орда откатилась от берега шагов на триста и вытянулась вдоль склона. Там видно оживленное движение, видимо царевич собирает своих сотников.
«Сейчас посчитают потери, — прикидываю я про себя, — и попробуют договориться с нами».
Проходит совсем немного времени, и мое предположение подтверждается. От линии вражеского войска отделяются два всадника и парадным аллюром скачут к берегу.
— Что ж, — киваю Калиде, — отчего ж не поговорить с хорошими людьми!
Прохор подводит нам лошадей, и объехав нашу небольшую фортецию, мы выезжаем к берегу. Слышу за спиной Ванькину команду, чтобы держали басурманов на прицеле, и мысленно одобряю.
«Молодец! А то восток дело тонкое, у них подлость не поруха, а военная хитрость!»
Останавливаю коня у самой кромки воды, и тоже самое делают всадники на другой стороне. Между нами метров тридцать реки, и на большее нет доверия ни у нас, ни у них. Тот, кто из них царевич, видно сразу и по породистому высокому жеребцу, и червленому кованому панцирю, и по островерхому дорогому шлему с лисьим хвостом. Говорить, правда, начинает другой.
— Эй, руссы! — Орет он, приложив ладонь ко рту. — Вас слишком мало и вам все равно не удержать брод! Зачем вам умирать, уходите, и мой господин милостиво обещает не преследовать вас!
Тот еще кричит, а Калида, усмехнувшись в усы, качает головой.
— Видать плохи у них дела, раз с этого начинают!
Я с ним полностью согласен, но время работает на нас и потому решаю поговорить.
— Мы уйдем! — Кричу я в ответ, — Но сначала вы освободите всех пленников, а уж потом…
Полон для них сейчас обуза, поэтому я и выставляю его главным условием. А вдруг клюнут, тогда сможем еще поторговаться и полдня точно выиграем.
Надежды мои не оправдываются, и степняк кричит мне в ответ зло и надрывно.
— Царевич Аланай никогда не отдает взятого им в бою, а вы за наглость свою умоетесь кровью. Никому из вас пощады не будет, и все вы умрете в муках на этом берегу!
Калида все так же криво посмеивается, мол пугай, пугай, а на другой стороне реки царевич молча развернулся и, не сказав ни слова, поскакал обратно к своим. Второй парламентер тут же бросил коня вслед за хозяином.
Проводив их взглядом, поворачиваюсь к Калиде.
— Жаль, неразговорчивые ребята попались. — Мои губы растягивает ироничная усмешка. — Я-то думал потолкуем часок другой, поторгуемся!
Тот усмехается мне в ответ, и мы неспешным шагом движемся вдоль наших позиций. Я знаю, наша уверенная неторопливость это еще один крохотный кирпичик в тот фундамент, что укрепляет дух наших бойцов, а в грядущей битве любая мелочь будет иметь значение. В том, что ордынцы полезут на штурм, у меня нет сомнений. У них нет ни лишнего времени, ни иного пути обхода. Развернувшись, они сами поставили себя в такое положение, и царевич это понимает. Он погонит своих воинов на убой в надежде на численное превосходство. И шанс у него есть! Ведь даже если они взберутся на вал, потеряв половину своих бойцов, их все равно будет в два раза больше, чем нас.
Словно прочитав мои мысли, Калида говорит твердо и уверенно.
— Это не монголы, а царевич не чингизид! У этих духу на такие потери не хватит!
«Будем надеяться! — Не так уверенно мысленно отвечаю то ли себе, то ли своему другу. — Наши-то бойцы тоже не из железа сделаны!»
* * *
По тому, как пошла в атаку конная лава, вижу, что Аланай избрал любимую монгольскую тактику — навал волнами.
Первая разреженная линия несется во весь опор, стремясь как можно быстрее преодолеть обстреливаемое пространство.
«Это наихудший вариант, — бормочу про себя, — в таком разе и ракеты, и баллисты почти бесполезны, вся надежда на громобои и арбалетчиков».
Ракета все-таки пошла в воздух и жахнула где-то во второй линии противника, подняв там дымное облако. Баллисты отработали по переднему краю, едва всадники вошли в воду. Разлившееся по песку пламя притормозило часть конницы, но основная масса пошла дальше, не замедлив хода.
Едва первые всадники вошли в реку, как заработали громобои и арбалеты. Вот эта коса срезала уже хорошо. Первая линия, окрасив воды реки кровью, повалилась с коней, но на смену ей уже пошла вторая. Эту встретил еще один арбалетный залп, но уже без громобоев. Ни баллисты, ни мушкеты еще не успели перезарядиться, и этот удар стал уже не так смертоносен.
Атакующая волна не остановилась, а лишь чуть дрогнув, продолжила катиться. Вот уже первые всадники прорвались на наш берег, часть из них падает сраженная непрерывным потоком стрел, но враг все равно неудержимо идет вперед.
Одна линия арбалетчиков сменяет у частокола другую. Отстрелявшиеся сбегают вниз и перезаряжают оружие, чтобы в свою очередь вновь быть готовыми к стрельбе. Залпы следуют один за другим, но враг лезет как одержимый, не считаясь с потерями. Уже весь берег завален трупами, и ров наполовину, но в двух местах степнякам все ж удалось взобраться на вал, и там пошла отчаянная рукопашная.
Как я и предполагал, едва выйдя на наш берег, ордынцы попытались максимально растянуть фронт и обойти нас с флангов. Там у нас устроены завалы из кустов ивняка и пробиться через него непросто, поэтому по краям песчаного пляжа наметилось заметное скопление врага.