Ален Лобин, 2-й номер пулеметного расчета на торпедных катерах, ВМС США
«Посмотрев «Взвод» вместе со своим сыном я опять очутился в положении человека, объясняющего, что же он делал во Вьетнаме. В глазах тех, кого я люблю, я увидел сомнения и подозрения.
«Взвод» — это повод лишний раз дать возможность всяким предателям вроде Джейн Фонды сказать: «А мы вам говорили, что они там делают»».
Чарльз Снэй, 173-я воздушно-десантная бригада
«На прошлой неделе я повел своих родителей в кино на фильм «Взвод» — к с тех пор время от времени я ловлю на себе их странные взгляды. Моя мама в течение всего фильма косилась на меня — то ли она ожидала, что у меня случится нервный срыв, то ли боялась, что я откуда-то достану автомат и устрою пальбу. Ни первого, ни второго не случилось. Та вещь, которая отвратительна мне во «Взводе» более всего, — это акцент на убийствах мирных жителей. За свою службу я никогда не принимал в подобном участия и не был свидетелем таких вещей. Если это кино «на реальных событиях» — то это отстой. Если это сказка — то «Взвод» будет получше чем средненький военный боевик».
Джеймс Клок, 9-я пехотная дивизия
— Ну и еще один мелкий профессиональный момент: у нормальных режиссеров не принято отбивать хлеб у актеров.
— Как ваша фамилия, гражданин режиссер? Где можно поглубже ознакомиться с вашими работами и постулатами?
— Книги А. Зиновьева пострашнее.
— Давайте проведем конкурс — что страшнее.
— Отзывы ветеранов про Взвод» очень познавательны. Спасибо! Про Джейн Фонду тоже порадовало. В СССР ее всячески пиарили. Примерно как Политковскую на Западе. Цели те же: «Враг моего врага…»
— Дык и «Взвод» надо было пеарить, а Стоуну — Ленинские премии давать.
— Много читаю «Тупичок». Постоянно натыкаюсь на упоминание Стругацких. Думаю — почитаю из интереса. Не осилил! Не потому вовсе, что плохо написано. Нет! Слог — идеален, язык хорош. Стиль — блеск! Но идеи — бредовые.
— Собственно, именно этого дети понять и не в силах.
Анджей Вайда на линии
04.03.2008
А вот заметка про известного польского деятеля культуры:
В те времена, когда это приветствовалось властями, Вайда был марксистом, свято верующим в то, что мир состоит не из народов и религий, а из социальных классов («Земля обетованная»). Когда запахло сменой системы, Вайда начал изображать из себя оппозиционера, чтобы получше устроиться после возможного «перелома» («Человек из железа»). После реставрации капитализма в Польше Вайда полностью перестроился и заявил, что «Земля обетованная», ранее воспринимавшаяся как самый марксистский фильм в истории польского кино, интерпретировалась ошибочно. По сути, она представляет собой похвалу капитализму как системе, которая позволяет свободно обогащаться самым проворным и эффективно решает проблемы (например, путем расстрела рабочих, которые не позволяют обогащаться достаточно быстро). Теперь пришло время «Катыни»: нужно показать, что система, взрастившая Вайду, на самом деле была хуже, чем фашизм. Ведь таково пожелание нынешних властей. Для исполнения всех желаний братьев Качиньских в этом фильме не хватает только деморализованного коммуниста-педераста, насилующего в полях невинных польских мальчиков. Если к власти в Польше когда-нибудь придут маоисты, то Вайда будет тем отличником, который первым вскочит из-за парты с воплем: «Я, я! Я первым экранизирую Красную книжечку!», а в интервью будет подчеркивать, что «Катынь» — это на самом деле похвала коммунизму как системе, умеющей справляться даже с самыми закоренелыми и бесполыми врагами, которые не сопротивлялись, даже когда их вели на бойню. А «Пан Тадеуш», несомненно, окажется закамуфлированным призывом к проведению в Польше «культурной революции» по китайскому образцу (в нем представлены непростительные недостатки польских элит, этих распущенных и спившихся дармоедов, которых нужно наконец заставить работать). Вайда ставит знаки равенства между захватчиками. Немцы арестуют профессоров Ягеллонского университета, а русские — офицеров, представителей элиты (именно так: немцы и русские, а может, даже «швабы» и «русаки»). Мир состоит из народов, а классовые и идеологические конфликты, которые для каждого здравомыслящего человека лежат у истоков Второй мировой войны, просто не существуют. Наихудшая форма реакции, фашизм — то же самое, что коммунизм, а приход русаков — это лишь замена одного оккупанта на другого. То, что нацисты хотели ликвидировать поляков вместе с остальными славянами, а Советы — изменить социальный строй, ускользает от внимания Вайды. Если бы этот «советский» оккупант не пришел, то нас бы тут уже не было. Вайда не видит морального различия в том, что Третий рейх шел убивать «недочеловеков», а солдаты Красной Армии (независимо от того, как поступал сам Сталин) шли с верой в то, что никого нельзя считать недочеловеком, и за эту веру, за то, чтобы уже ни к кому и никогда не относились как к недочеловекам, они принесли самую большую в годы Второй мировой войны жертву — собственными жизнями. Вайда, по сути, разделяет элитистское презрение, которое позволило нацистам создать идеологический конструкт Untermenschen. С нескрываемым отвращением он показывает послевоенное продвижение по социальной лестнице служанки, которая вследствие ереси коммуняк забыла, где ее Богом предназначенное место: подавать к столу генеральше. Солдат Красной Армии он показывает недотепами, глядя на мир глазами интеллигентской «элиты», воротящей нос от русского варварства. Одно режиссеру удалось блестяще: это безошибочное, хотя, к сожалению, не ироничное и, скорее всего, бессознательное воспроизведение психологии польских интеллигентских «элит» с их конъюнктурностью и презрением к другим социальным классам и народам. Вайда нарисовал мир таким, каким его видит он и люди его круга, которых по невыясненным причинам считают «совестью нации».
Тем самым он непреднамеренно подтвердил правоту многих антиинтеллигентских пропагандистских лозунгов, которыми Сталин обосновывал уничтожение таких «элит».
inosmi.ruНет сомнений, живи Вайда в России — он бы крепко дружил с Борисом Стругацким.
Из общения в комментариях:
— Не понимаю, что так возмущает?
— Кого? Где? Где вы постоянно находите возмущение, истерики и прочую херню?
— Гоблин, а что, по-твоему, произошло в Катыни?
— Вот бы узнать, камрад.
— Где в Интернете ни посмотрю, везде пишут про расстрел тысяч польских офицеров.
— Так сказал Геббельс, и его наследники это повторяют.
— Вайда, не исключено, знаком со Стругацким. С Пэмом он знаком вроде был.
— Это все в корне меняет, согласен.
— Изменение убеждений — нормальный процесс. Жизнь течет, меняется. Режиссер — такой же человек, как и все. Была Польша коммунистической — свято верил в светлое будущее. Стала капиталистической — разочаровался. Мы все дети своего времени. Хотя у некоторых режиссеров это принимает клинический характер.
— Тебе сколько лет?
— Я уже древний, как Луна, Дмитрий Юрьич.
— [Успокаивается.]
— С творчеством Вайды я знаком хуже, чем с творчеством Михалкова. Не знаю, искренне он снимает свои фильмы, или ему по фигу, кого лизнуть. Просто сам наблюдал людей, убеждения которых претерпевали серьезные изменения за последние 10–15 лет. От ультрамонархических, например, до ультралиберальных (близких к Новодворской). Мои убеждения тоже не были статичны последние 15 лет. По-твоему, нормально, если человек всю жизнь имеет одни и те же политические взгляды?
— Я не про это, камрад. С моей точки зрения, подобное у взрослых людей — оно осмысленное. И называется не сменой взглядов.
— У нас есть отличный персонаж по имени Марк Захаров. Я помню детство, год 90-й вроде бы. Когда он перед телекамерой сжег партбилет и произнес что-то про наступившую демократию. Я до сих пор помню первый возникший вопрос — зачем он в ту партию вступал. Не иначе силком затащили в подвал и предложили на выбор пулю или партбилет. С тех пор, если слышу рядом слова «совесть нации» и Марк Захаров, становится несколько не по себе.
— С целью получения различных материальных выгод и бонусов. Потом умело использовал свое членство.
— Ну вот, контингент массово срывает покровы с Шевчука. Прежние заслуги — не в счет. Например, заезды в Чечню. Все — гнида и продажная тварь.